Пушкин и Натали. Покоя сердце просит…

«Очень, очень благодарю тебя за письмо твое, воображаю твои хлопоты, и прошу прощения у тебя за себя и книгопродавцев. Они ужасный моветон, как говорит Гоголь, т. е. хуже нежели мошенники. Но Бог нам поможет. Благодарю и Одоевского за его типографические хлопоты. Скажи ему чтоб он печатал как вздумает – порядок ничего не значит. Что записки Дуровой? пропущены ли Цензурою? они мне необходимы – без них я пропал. Ты пишешь о статье Гольцовской. Что такое? Кольцовской или Гоголевской? – Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть. Впрочем, это не важно. Вчера был у меня Иван Николаевич. Он уверяет что дела его идут хорошо. Впрочем Дмитрий Николаевич лучше его это знает.

Жизнь моя пребеспутная. Дома не сижу – в Архиве не роюсь….Так как теперь к моим прочим достоинствам прибавилось и что я журналист, то для Москвы имею я новую прелесть. Недавно сказывают мне, что приехал ко мне Чертков. От роду мы друг к другу не езжали. Но при сей верной оказии вспомнил он что жена его мне родня[94], и потому привез мне экземпляр своего «Путешествия в Сицилию». Не побранить ли мне его en bon parent?[95]…Нащокин здесь одна моя отрада. Но он спит до полудня, а вечером едет в клоб, где играет до света. Чедаева видел всего раз. Письмо мое похоже на тургеневское – и может тебе доказать разницу между Москвою и Парижем[96]. Еду хлопотать по делам Современника. Боюсь, чтоб книгопродавцы не воспользовались моим мягкосердием и не выпросили себе уступки вопреки строгих твоих предписаний. Но постараюсь оказать благородную твердость…» (11 мая 1836 года. Москва).

«Что это, женка? так хорошо было начала и так худо кончила! Ни строчки от тебя; уж не родила ли ты? Сегодня день рождения Гришки, поздравляю его и тебя. Буду пить за его здоровье. Нет ли у него нового братца или сестрицы? Погоди до моего приезда. А я уж собираюсь к тебе. В Архивах я был, и принужден буду опять в них зарыться месяцев на 6; что тогда с тобою будет? А я тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму.

…С литературой московскою кокетничаю как умею; но Наблюдатели меня не жалуют… Слушаю толки здешних литераторов, дивлюсь как они могут быть так порядочны в печати, и так глупы в разговоре. Признайся: так ли и со мною? Право боюсь. Баратынский однако ж очень мил. Но мы как-то холодны друг ко другу. Здесь хотят лепить мой бюст. Но я не хочу. Тут арапское мое безобразие предано будет бессмертию во всей своей мертвой неподвижности; я говорю: У меня дома есть красавица, которую когда-нибудь мы вылепим…» (14 мая 1836 года. Москва).

Приписка:

«…Начинаю думать о выезде. Ты уж вероятно в своем загородном болоте. Что-то дети мои и книги мои? Каково-то перевезли и перетащили тех и других? и как перетащила ты свое брюхо? Благословляю тебя мой ангел. Бог с тобою и с детьми. Будьте здоровы. Кланяюсь твоим наездницам. Цалую ручку у Катерины Ивановны. Прощай.

А. П.».

«Я получил от тебя твое премилое письмо – отвечать некогда – благодарю и цалую тебя мой ангел». (16 мая 1836 года. Москва)

«Жена мой ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а все таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать: это мое последнее письмо, более не получишь. Ты меня хочешь принудить приехать к тебе прежде 26. Это не дело. Бог поможет, Современник и без меня выдет. А ты без меня не родишь. Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500? Нет? Ну, пусть меня дождутся – вот и все… Брюлов[97] сейчас от меня едет в П. Б. скрепя сердце: боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить, а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уже полицейские выговоры и мне говорили: Vous avez tromp'e… [98] и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов будет на меня смотреть как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; чорт догадал меня родиться в России с душою и талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Цалую тебя». (18 мая 1836 года. Москва).

Хотя Пушкин и писал жене, что без него она не родит, на этот раз он вернулся домой уже после события.

В письме к Нащокину он так описывает свой приезд:

«Любезный мой Павел Воинович!

Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь, и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда. Она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца твое ожерелье, от которого она в восхищении. Дай бог не сглазить, все идет хорошо…Второй № Современника очень хорош, и ты скажешь мне за него спасибо. Я сам начинаю его любить и, вероятно, займусь им деятельно. Прощай, будь счастлив в тинтере[99] и в прочем. Сердечно кланяюсь Вере Александровне. Ее комиссий сделать еще не успел. На днях буду хлопотать.

27 мая

Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: Азя! дай мне чаю: я просить не буду» (27 мая 1836 года. Петербург).