Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности

Многажды перепроверенный, отсортированный и идеологически апробированный набор приемов и техник протеста, столь полюбившихся русской классической литературе, перешел по наследству литературе соцреализма. Советская литература упорядочила параметры бунта. Главным инструментом новой культуры стало переименование. Традиционные идеи подверглись метаморфозам: соборность легко стала народностью, религия – партийностью, вера в Бога – литературоцентризмом. Идея литературо-центризма и первостатейной значимости книги сама стала Богом.

Проницательный, то есть более квалифицированный, читатель хоть и понимал, что в подобной ситуации означающие и означаемые устроили пляску святого Витта (что ни народность – то крепостное право, что ни партийность – то строгий надзор, что ни литературоцентризм – то пошлые истины про образцово-показательный психологизм писателя имярек), но вынужденно соблюдал правила социально-культурного общежития и идеологического мировоззрения.

Оценочные подходы к подобной ситуации неприемлемы, так как ТВ-реальность на самом деле есть не что иное, как переформатированная вариация литературоцентричной модели, практикуемой в России, а потом в Советском Союзе на протяжении последних полутора веков. Базовая литературоцентричная модель предлагала читателю действительность, в которой не следовало сомневаться. Классическая культура позиционировалась в качестве догматической картины идеального бытия и реального обетования. На откуп читателю отдавалась его пошлая повседневность, но система моральных ориентиров и духовных оценок всегда возвышалась в качестве критерия истинности над любыми обывательскими попытками создать свой мир и успешно обживать его, не вступая в конфликт с высокими доминантами.

ТВ не разрушило миф литературоцентризма как главной ценности, оно просто адаптировало его к массмедийному способу воздействия на зрителя, а затем пошло дальше. Коммуникационные преимущества зрителя XXI века над читателем XIX – ХХ столетий очевидны. С помощью голосования можно сравнительно легко откорректировать отношения между Онегиным и Татьяной, внести необходимую редактуру в философские концепции Толстого и т. д.

Массмедиа наследовали литературоцентричную модель, адаптировали ее под изменившуюся философско-эстетическую и идеологическую конъюнктуру. Если русская классическая литература воспринималась проводником определенных этико-эстетических ценностей, то в основу массмедиа заложен идеологический и политический заказ.

Мифы и кунштюки

Мы привыкли к мысли, что российская культура издавна является литературоцентричной. Но сомнительность идеи очевидна. Чтобы быть литературоцентричной страной, необходимо иметь убедительную массу грамотных потребителей, способных оценить художественный гений плеяды русских гениев от Пушкина до Чехова. К началу ХХ века всего лишь 5–7 % россиян были грамотными.

Второй аспект проблемы, наверное, более важен. Если подвергнуть литературоцентризм небольшой метаморфозе, получается логоцентризм, иными словами, идея, напрямую связанная с априорным Логосом – Богом. Адепты литературы, отстаивая литературоцентризм в его логоцентрическом качестве, заявляли первенство словесного творчества над религией. Акция не то чтобы атеистическая, но более походящая на язычество: наградить литературу всеми параметрами и функциями веры означает создание нового фетиша. Книга начинает активно предъявлять права собственности на трансцендентные категории – Бог, природа, человек. Приватизационная акция происходит настолько успешно, что книга воспринимается едва ли не главенствующей величиной, по которой должно сверять часы человечество. При этом забывается, точнее, намеренно игнорируется, что, приватизируя трансцендентные категории, книга десакрализует их, подвергая обмирщению или критике Бога, природу, человека. Книга не страхует моральные ценности, она при необходимости конвертирует их в профанные данности, а при надобности выносит профанический материал на вершину морального рейтинга.

Сложилась ситуация, когда консервативное мышление не знает, как ему обращаться с некоторыми вещами, которые не вписываются в мифологическую логоцентрическую картину. И поэтому легче наброситься на ТВ с упреками, нежели понять очевидное (отмечу, обидное очевидное): изменились морфология и средства коммуникативного материала культуры.

Книга позиционировала себя как душеприказчика мыслящей личности. Идеальный читатель обыкновенно, читая книгу, миновал дедукцию или индукцию и следовал методу аналогии, рождал гипотезы, а потом проверял на собственном опыте, экспериментировал. В книге слишком велик процент чувствительной избыточности, здесь речь никогда не шла о граммах, разговор велся, начиная с вагонов страстей.

Клочковато-клиповая манера подачи информации на ТВ отражает размытость и неопределенность функции современного искусства. Высокие разговоры о роли логоса и глагола постепенно уходят в прошлое под воздействием распространения некоей совокупности неолиберальных догм, ставящий под сомнение традиционалистский пафос книги.