Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

«Не знаю, чему следует приписать нижеследующее обстоятельство: необъяснимой ли ко всему свету вообще и ко мне в частности зависти (Геккерн в одной полуфразе неотъемлемо причисляет себя к свету и объявляет Пушкина завистником, изгоем этого самого света. – Н. П.) или какому-либо другому неведомому побуждению, но только во вторник, в ту минуту (!), когда мы собрались на обед к графу Строганову, и без всякой видимой причины я получаю письмо от г. Пушкина. (Невероятные совпадения в духе Агаты Кристи, а главное – зачем эта, казалось бы, ненужная деталь – «на обед к графу Строганову»? Это «ружье на стене в первом акте» выстрелит в конце письма.) Мое перо отказывается воспроизвести все отвратительные оскорбления, которыми наполнено было это подлое письмо.

Что мне оставалось делать? Но, во-первых, общественное звание, которым королю было угодно меня облечь, препятствовало этому; кроме того, тем дело не кончилось бы. (В этом «кроме того» отчетливо звучит, что «общественное звание» не так уж категорически препятствовало дуэли барона Геккерна. Поэтому он придумывает другие аргументы.) Если бы я остался победителем, то обесчестил бы своего сына (чем?); недоброжелатели всюду бы говорили, что я сам вызвался, так как уже раз улаживал подобное дело, в котором мой сын обнаружил недостаток храбрости (бред – «я сам вызвался», но ведь в этот раз оскорбление нанесено Пушкиным адресно Геккерну-старшему. Зачем же притягивать за уши старую историю, да еще косвенно признавая, что в ней Дантес «обнаружил недостаток храбрости». В гипотетической дуэли с Пушкиным Геккерн-старший по всем канонам защищал бы свою честь, и только свою); а если бы я пал жертвой, то его жена осталась бы без поддержки, так как мой сын неминуемо выступил бы мстителем. (Это уже двойной бред: мщение за погибшего на дуэли по дворянской морали в европейских цивилизованных странах исключалось. Кровная месть считалась уделом диких народов – корсиканцев, сицилийцев, горцев Кавказа.) Однако я не хотел опереться только на мое личное мнение (ой-ли, неужели только личное?) и посоветовался с графом Строгановым, моим другом. Так как он согласился со мною, то я показал письмо сыну, и вызов господину Пушкину был послан».

Таким образом, Геккерн, по его же свидетельству, приехал к графу Строганову уже с готовым «своим» мнением. А граф Строганов всего лишь согласился с Геккерном, т. е. рассказал, как можно, не осрамившись, перевести оскорбление отца на оскорбление сына с соответствующим вызовом, исходящим от сына. Процедура была достаточно сложной. И находившиеся в шоке Геккерны явно напортачили. Дело в том, что барон Геккерн все-таки лично должен был ответить на оскорбительное для него письмо Пушкина.

После стандартных слов возмущения текстом полученного письма Геккерн-старший пишет: «Мне остается только предуведомить вас, что виконт д'Аршиак едет к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккерном и предупредить вас, что встреча не терпит никакой отсрочки.

Я сумею позже, милостивый государь, научить вас уважению к званию, которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не может».

И подписи:

«Барон Геккерн.

Читано и одобрено мною.

Барон Жорж Геккерн».