Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

Пункт второй. Власть должна заботиться о преемственности культурного развития, о сохранении духовности и национальных традиций.

Когда граждан страны связывает лишь территория проживания или форма паспорта, когда они не ощущают исторического, духовного единения, то сама власть становится атрибутивной, иллюзорной, беспомощной. «Дикость, подлость и невежество, – писал Пушкин, – не уважает прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим». Эта формула Пушкина может быть прочтена и в обратной последовательности: неуважение к собственному прошлому, пресмыкание перед одним настоящим – есть не что иное, как дикость, подлость и невежество. «Прошедшее для нас не существует. Жалкий народ». («Роман в письмах».)

В современной Пушкину России единственным гарантом преемственности культурных традиций и социально-политической сбалансированности общественной жизни (включая ограничение деспотизма) он видел потомственное дворянство. «Что такое дворянство? Потомственное сословие народа высшее, то есть награжденное большими преимуществами касательно собственности и частной свободы. Потомственность высшего дворянства есть гарантия его независимости; обратное неизбежно связано с тиранией или, вернее, с низким и дряблым деспотизмом. Деспотизм: жестокие законы и мягкие нравы. … Нужно ли для дворянства приуготовительное воспитание? Нужно. Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные? Так; но образ жизни может их развить, усилить – или задушить». («О дворянстве».)

Приведенные мысли Пушкина не столь архаичны, как может показаться с первого взгляда. Ведь дело, в конце концов, не в дворянстве как таковом, а в наличии или отсутствии в обществе социального слоя, представители которого имеют возможность высказывать независимое мнение, компетентность которых признается общественным мнением и принимается во внимание высшей властью при решении вопросов государственного значения. Или низвержение авторитетов, ориентация на «беззаветно преданных» выскочек-временщиков становится визитной карточкой власти. Второй вариант формирования «опоры власти» обычно реализуется на благодатной почве борьбы с «дурными» традициями и под флагом демократии (по Пушкину – уравнительности). Вот почему у Александра Сергеевича «Петр I – одновременно Робеспьер и Наполеон (воплощение революции)», а «все Романовы революционеры и уравнители». Пушкин не мог простить Романовым (и прежде всего Петру I и Екатерине II), что они «родовых» дворян смешали с «безродными», что дворянство стало можно заслужить, как чин. При этом заслуги перед царствующими особами всегда ценились выше, чем заслуги перед отечеством. Особенно этим отличалась Екатерина II. «Царствование Екатерины II, – отмечал Пушкин еще в 1822 г., – имело новое и сильное влияние на политическое и нравственное состояние России. Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их за счет народа и унизила беспокойное наше дворянство. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало ее владычество. Много было званых и много избранных в длинном списке ее любимцев, обреченных презрению потомства».

Романовы попали у Пушкина в «революционеры», поскольку в знаменитой триаде Французской революции, помимо «свободы» и «братства», присутствовало еще и «равенство». В этой декларации равенства, уравнительности Пушкин интуитивно чувствовал скользкость, недоговоренность. Равенство в чем? В таланте, благородстве, бескорыстии? Но это невозможно. Или в серости, «образованщине», цинизме, вседозволенности? Это, конечно, легко достижимо. Но тогда какова цена демократическим идеалам? Возможность многопланового толкования термина «равенство» весьма беспокоила Пушкина. Именно поэтому он совсем не жаловал демократию Соединенных Штатов. В своей статье о Джоне Теннере он пишет: «С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нетерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавлено неумолимым эгоизмом и страстию к комфорту… талант, из уважения к равенству принужденный к добро вольному остракизму, такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами». Известно, что Пушкин черпал свои сведения об американской демократии прежде всего из работы А. Токвиля «О демократии в Америке». Сейчас трудно судить, насколько Токвиль был объективен в своей оценке нравов американского общества первой четверти XIX в. Для понимания позиции Пушкина важно другое: он обращает внимание на пагубность демократической уравниловки для подлинно творческих личностей, для тех, кто непосредственно не работает на удовлетворение массовой «страсти к комфорту». Власть большинства над меньшинством (демократия) столь же насильственна для таланта (человека, не подпадающего под общие стандарты), как и самодержавие. Поэтому, по мнению Пушкина, в республиках все заканчивается «аристократическим управлением. А в государствах? Рабством народа. А=В». («О дворянстве».)