Пушкин в 1836 году (Предыстория последней дуэли)

Вызов Пушкина оказался одинаково опасен для них обоих. Чем бы ни кончился для Дантеса поединок с первым русским поэтом, для него, иностранца, он означал крушение лучших его надежд. Дантес не был трусом и не боялся выйти к барьеру. Он был уверен в себе и рассчитывал на удачу. В. А. Соллогуб вспоминает о своём разговоре с Дантесом в эти дни: «Он говорил, что чувствует, что убьёт Пушкина, а что с ним могут делать что хотят: на Кавказ, в крепость — куда угодно».[234] Вот, оказывается, чему были посвящены его помыслы накануне дуэли! Он невольно проговорился: мера ответственности — вот что больше всего занимало его в это время. Дантес боялся не поединка, а его последствий. То, что он будет стрелять в Пушкина, для него попросту не имело значения.

Неизвестно, как бы поступил Дантес, если бы ему самому пришлось принимать решение. Но на сей раз всё решал барон Геккерн, и молодой человек вынужден был уступить и подчиниться.

П. А. Вяземский, самый проницательный из всех свидетелей событий, впоследствии писал: «Говоря по правде, надо сказать, что мы все, так близко следившие за развитием этого дела, никогда не предполагали, чтобы молодой Геккерн решился на этот отчаянный поступок (речь идёт о сватовстве Дантеса, — С. А.), лишь бы избавиться от поединка. Он сам был, вероятно, опутан тёмными интригами своего отца. Он приносил себя ему в жертву».[235]

Действительно, сам Дантес вряд ли додумался бы до такого хода. В том хорошо продуманном плане, который был составлен для предотвращения дуэли, чувствуется почерк умного, опытного дипломата.

Для барона Геккерна в этот момент было поставлено на карту всё, чем он дорожил в жизни. Посланник понимал, что дуэль его приёмного сына с Пушкиным может привести к краху его собственной дипломатической карьеры. Он всё рассчитал заранее и почувствовал, что под угрозой находится самое его пребывание в России. Потеря такого дипломатического поста, кроме всего прочего, нанесла бы ему и очень существенный материальный урон. И, конечно же, Геккерн испугался за Жоржа. Он боялся потерять его. Посланник предвидел, что при любом исходе поединка разлука будет неизбежной. В первые сутки после вызова Геккерн был в таком смятении, что не мог скрыть своих чувств даже в разговоре с друзьями Пушкина. Встретив на Невском Вяземского, Геккерн стал ему говорить о своём горестном положении, о том, что ему придётся расстаться со своим питомцем, «потому что во всяком случае, кто из них ни убьёт друг друга, разлука несомненна».[236]

Предстоящая дуэль была для барона Геккерна подлинной катастрофой. Когда он признался, что «видит всё здание своих надежд разрушенным до основания»,[237] — это не было преувеличением. Пытаясь предотвратить поединок, Геккерн-старший проявил чудеса дипломатической изворотливости, и ему удалось найти выход из положения. Женитьба на Екатерине Гончаровой спасала всё. Она позволяла Дантесу избежать дуэли, не будучи обесчещенным в глазах общества.

Вероятно, сам Дантес в те ноябрьские дни предпочёл бы выйти к барьеру, но он вынужден был считаться с соображениями более важными, чем те, которые ему диктовали самолюбие, тщеславие, оскорблённая гордость. Он был «человек практический» и уступил настояниям своего приёмного отца.

Очевидно, всё это было обговорено и решено между ними 5 ноября, когда поручик Геккерн вернулся домой после суточного дежурства в полку. Правда, есть основания думать, что в тот вечер Жорж Геккерн всё же предпринял ещё одну попытку выпутаться из этой истории с меньшими для себя потерями. 5 ноября он нанёс визит Барятинским.

Как известно, незадолго до этого через своих друзей кавалергардов он пытался разузнать, будет ли принято его предложение, если он посватается к княжне Марии Барятинской. Княжна Барятинская была очень молода, хороша собой и по положению своей семьи в обществе могла рассчитывать на самую блестящую партию. Она была глубоко задета слухами о том, что молодой Геккерн собирается к ней посвататься, потому что «его отвергла госпожа Пушкина». В своём дневнике рассерженная барышня записала: «Я поблагодарю его, если он осмелится мне это предложить».[238] Вероятно, до Геккерна в какой-то форме дошёл этот заносчивый ответ молодой девушки, так как никакого объяснения не последовало. Но 5 ноября, возможно, он всё-таки решил попытать счастья. Раз женитьба становилась неизбежной, брак с княжной Барятинской был для него гораздо заманчивее.

Судя по записям в дневнике Марии Барятинской, 5 ноября она приняла самонадеянного кавалергарда холодно.[239] Видимо, ни о каком объяснении не могло быть и речи. И Жорж Геккерн представил своему приёмному отцу все полномочия для ведения переговоров относительно брака с Екатериной Гончаровой.

6 ноября с утра поручик вновь отправился на суточное дежурство в полк. 7-го после развода он должен был быть в манеже на учениях[240] и освободился только после четырёх часов дня.