Пушкинская перспектива

Проза Пушкина навсегда сохранила высокий историко-публицистический потенциал, что особенно заметно, если мы отрешимся от вполне условной (часто слишком жесткой) издательской рубрики «Художественная проза». (Разве, например, «Последний из свойственников Иоанны д'Арк» не несет в себе черты художественной прозы?) Собственно, мы находим лишь одно крупное исключение из этого правила: «Повести Белкина» – произведение принципиально значимое в общей эволюции пушкинской прозы. Если же мы осмыслим видоизменение мемуарного жанра в его творчестве, то появление повестей станет более понятным.

«Одна из причин жадности, с которой читаем записки великих людей, – замечал Пушкин в „Отрывках из писем, мыслях и замечаниях“ (182*7), – наше самолюбие: мы рады ежели сходствуем с замеч.(ательным) человеком чем бы то ни было, мнениями, чувствами, привычками – даже слабостями и пороками. Вероятно больше сходства нашли бы с мнениями, привычками и слабостями людей вовсе ничтожных, если б они оставляли нам свои признания» (XI, 60). Спустя три года, прослеживая генезис мемуарного жанра в европейской литературе, Пушкин напишет:

После соблазнительных Исповедей философии XVIII века явились политические, не менее соблазнительные откровения. Мы не довольствовались видеть людей известных в колпаке и в шлафроке, мы захотели последовать за ними в их спальню и далее. Когда нам и это надоело, явилась толпа людей темных с позорными своими сказаниями» (XI, 94).

Ориентируясь в своих записках 1821–1825 годов на «политические откровения», т. е. на мемуарную прозу времен французской революции, Пушкин не допускал собственного появления перед будущим читателем «в колпаке и в шлафроке». В конце же 1820-х годов он начал вырабатывать маску мемуариста-обывателя, равного по интеллекту основной массе читающей публики. «Отрывки из писем, мысли и замечания» Пушкин предполагал открыть следующим «Вступлением»:

Дядя мой однажды занемог. Приятель посетил его. «Мне скучно, – сказал дядя, – хотел бы я писать, но не знаю о чем». – «Пиши всё, что ни попало, – отвечал приятель, – мысли, замечания литературные и политические, сатирические портреты и т. под. Это очень легко: так писывал Сенека и Монтань». Приятель ушел, и дядя последовал его совету. Поутру сварили ему дурно кофе, и это его рассердило, теперь он философически рассудил, что его огорчила безделица, и написал: нас огорчают иногда сущие безделицы (XI, 59).

Тот же масштаб «мысли» обнаруживается в набросках «Если звание любителя отечественной литературы…» (1827) и «Сердечно радуюсь, что рукопись, которую я имел честь вам препроводить..» (1829), в которых уже намечен тип повествователя, родственный Ивану Петровичу Белкину. Начало «Истории села Горюхина» (1830) заставляет вспомнить «Вступление» к «Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям»: Белкин рассказывает здесь о своих первых литературных опытах – в частности, прозаических. Он тоже находит, что проза «требует мыслей и мыслей», – и начинает именно с них:

(…) в целые 2 дня надумал я только следующее замечание: «Человек, не повинующийся законам рассудка, и привыкший следовать внушениям страстей, часто заблуждается и подвергает себя позднему раскаянию» (VIII, 131–132).

Эта «мысль» в полной мере определяет всю «метафизику» и «Повестей Белкина», каждая из которых может быть воспринята в качестве притчи с данной моралью.