Пусть люди вымрут!

Очередной скакун остановился перед подножием горного хребта. Марика спрыгнула с лошади за миг до того, как та захрипела и повалилась на бок. Девушка вскрикнула, неудачно ступив ногой, но обошлось без вывихов. Если бы она могла видеть ночью как днем, да еще не хуже самого остроглазого ястреба, она бы заметила, что высоко-высоко в горах фигура в широкополой шляпе услышала ее вскрик, и остановилась, внимательно прислушиваясь. А потом — и принюхиваясь к южному ветру, дующему со стороны долины.

Но Марика ничего этого не видела и не слышала. Сейчас она думала, что это истинное чудо − за столь короткое время, да еще в глухой ночи, пробраться так далеко на север. Вот только что делать дальше? Горный кряж непреодолимым барьером закрывает от нее конечную цель маршрута — небольшую крепостицу по ту сторону Карпат.

Неужели придется карабкаться по скалам подобно горной рыси? А что еще остается делать? Разве что…

Нет!

Марика запретила себе думать об этом. Однажды, будучи глупой молодкой, она опробовала сие таинство. В итоге ее насилу выходили ведуньи из соседней общины — да и то не сразу, а шестью неделями спустя. Не по годам ведовство было, да и силенки еще не те были.

Но сейчас-то и возраст зрел, и силы есть, подумалось Марике. «Как жаль, что рядом нет отца», − в сотый и тысячный раз подумала девушка. − «С ним я всегда сильнее, опытнее, мудрее…».

Но Игорь, сын Кудаев остался в бесконечно далеких степях Восточного предела. И от нее, дщери Игоревны Марики, сейчас зависит — вернется ли он в Москов-стан или нет.

Лошадь сипела, стараясь надышаться холодным воздухом. Лежала на боку, посучивая избитыми в кровь ногами. С губ хлопьями валилась кровавая пена — Марика пыталась держать узду как можно слабее, но под конец бешеного галопа скакун начал мотать головой, сам себе раздирая рот закусом.

Марика подошла к животному. То, почувствовав человека, перестало мельтешить ногами, напряглось и жалобно фыркнуло.

− Нет, животинка, больше тебя пытать никто не будет, − произнесла девушка, склонившись к шее животного. − Ты молодчина, просто сказка, а не лошадь. Ты самый лучший скакун этого света.

Скакун молчал, лишь вздувая покрытые выступившей солью бока. Глазом косился на своего мучителя, признавая, впрочем, за человеком право требовать от себя и возможного, и невозможного. В паре «человек — лошадь» бог и царь только человек. Так заведено тысячи лет назад, и не ему, почтовому скакуну, этот порядок менять.

− Ты был самым лучшим скакуном этого света, − повторила девушка, перешагивая через шею животного. − И на том свете тоже будешь лучшим.

Марика произнесла слова, склонилась к конской голове, из складок плаща достала нож и одним быстрым движением перерезала лошади горло. Увернулась от брызнувшей крови, отошла на пару шагов. Загнанный скакун даже не дернулся — не было сил. Лишь хрипел кровавыми брызгами и смотрел на человека, признавая за ним власть делать то, что пожелает.

Царь и бог — это человек. Не лошадь.

«Себя проще….», − подумала Марика, сглатывая противный комок в горле.

Именно потому, что проще, поэтому и не годится. Вот выполнит однажды поставленную самой себе же цель, тогда вольна поступать и как проще, и как лучше, и как хочется.

А пока — как нужно.

− Все, последний подъем, − пообещал вампир.

− Вот спасибо, − рыкнула волком арабеска и закашлялась. На этот раз сильно, с раздирающими горло спазмами. Присела на колено, пока не отпустят судорожные рывки, сотрясающие тело.

Флавий тоже был на пределе. Если бы он знал, на что их толкает уверенность в собственных силах — трижды подумал бы, прежде чем двигаться по этому маршруту. И в любом случае не взял бы с собой Гизу.

Последние перевалы были чудовищно тяжелыми. Вымороженный под утро воздух заставлял даже нгулу, не обязанного поддерживать постоянную температуру тела, активно двигаться, чтобы не смерзся металл суставов. Черная пыль, заменяющая римлянину кровь, казалось, разом превратилась в высушенный вековыми ветрами песок, стирающий все, что попадется в пути. Может быть, восстановись половина легких, было бы полегче, но сейчас Флавий дышал с трудом. Горло тоже смерзлось и пересохло, отказываясь членораздельно говорить. Во всяком случае, пока не прокашляешься, что и демонстрировала Гиза. Но ирония была в том, что в новом теле именно способности непринужденно кашлять Флавий и не имел.

Каково же пришлось спутнице — он даже отказывался думать. На Гизу нацепили всю теплую одежду, но это не спасало от задубевших пальцев и крайней усталости. Раз в полчаса Флавий доставал из запасников своего организма порцию энергии и превращал ее в тепло рук, согревая замерзающую арабеску. Пару раз та улыбнулась и даже однажды сказала «спасибо», одними губами, посиневшими от холода. Но было видно, что привыкший к безусловному повиновению мышц ночной убийца сам не верит в предательство своего тела.