Пусть об этом знают все

Не церемонясь, сдернул одеяло, отшвырнул на пол. Артем и охнуть не успел, только испуганно распахнул глаза, как Максим схватил его за худое плечо и скинул с кровати. Артем коротко пискнул, оказавшись вдруг на полу. Перекатился на бок, подтянул к груди тощие коленки, даже не делая попытки подняться.

– Вставай! – рявкнул Максим. – Вставай, сука!

Артем еще больше сжался, его заметно потряхивало.

– Вставай, я сказал!

– Мне плохо, – пролепетал он. Голос его звучал слабо, точно на последнем издыхании: – Я подыхаю.

– Ничего, я тебя и там достану. А ну, встал! – велел уже тише, глядя на брата одновременно с жалостью и презрением.

Артем неуклюже поднялся сначала на колени, затем, кряхтя и покачиваясь, выпрямился. Из растянутой футболки плетьми свисали тонкие бледные руки.

– Макс, ты с ума сошел? Что тебе от меня надо?

– Ты еще спрашиваешь?! После того как ты стравил всех нас, подставил меня, Алену… ты еще спрашиваешь?! Да ты, сука, жизнь мне сломал!

– Я не понимаю, – хныкал Артем. – Я ничего не делал.

– А! Ты никак забыл про свой вчерашний приступ откровений, кукловод хренов? Ну ничего, главное, я помню.

Максим схватил брата за грудки и с силой хлопнул о стену. Тот взвыл.

– Максим! – взвизгнули за спиной. – Ты что творишь? Отпусти его сейчас же!

На пороге стояла перепуганная мать. С минуту Максим еще держал Артема, прижимая к стене. И смотрел страшно, с неприкрытой ненавистью, стиснув челюсти. Затем убрал руки, и тот обмяк, словно тряпичная кукла. Казалось, сейчас сползет по стене на пол, но нет, устоял, правда, на полусогнутых.

– Максим! Объясни, что все это значит? – потребовала ответа ошарашенная мать.

Максим бегло взглянул на мать. Потом снова повернулся к Артему, жмущемуся к стене, и неожиданно ударил в живот коротко и сильно. Тот глухо охнул, согнулся пополам, мать закричала, кинулась к ним.

– Что с тобой?! – воскликнула она горестно, обнимая Артема за плечи. – Ты как с цепи сорвался! Что все это…

Но Максим, не слушая ее, стремительно вышел из комнаты. Закрылся у себя. Мать спустя полчаса постучалась к нему – не открыл. Видеть ее не хотелось, да и вообще никого.

– Максим, открой! Нам надо поговорить, – раздавалось из-за двери.

Максим не отзывался. Грубить матери не хотел, а объяснять ей что-либо – бесполезно. Не то чтобы она совсем уж была бесчувственная или беспринципная, нет. Просто у нее своя какая-то непостижимая система ценностей. Там, где она будет рыдать, убиваться, возмущаться, многие просто пожмут плечами и пройдут мимо. А то, что для кого-то недопустимо, для нее – вполне. А в случае с Аленой донести до нее мысль – точно дохлый номер. Так что зачем тратить время, нервы, мусолить одно и то же, раздражаться?

– Максим, ты что, спишь? – предположила она и наконец оставила его в покое.

Максим горько усмехнулся: уснешь тут, когда голову так и разрывает. По всему видать, ночь у него предстояла долгая и тягостная. Он, конечно, спустил пары немного, потрепав Артема, но в целом легче ничуть не стало.

Ругал себя за все: за былые грехи, когда он с ходу, не разобравшись, поверил в ее вину; за то, что вел себя с ней по-скотски и сразу, и потом. За то, что и в самом деле тянул почти два года, хотя чувствовал, что был не прав, но даже мысли не возникло извиниться. Не думал о ней. Точнее, думал, постоянно, но не о том, каково ей. Себя спасал. Пытался забыть, вычеркнуть. А теперь в итоге еще хуже, еще больнее.

А как по-идиотски он объяснялся! Представлял себе совсем все по-другому: расскажет, повинится – и все. И ему легче, и ей, может быть, тоже. А вышло-то как! Вспомнить тошно…

С одной стороны, Максим недоумевал, как она так все обернула? А с другой – понимал: права, в общем-то. Потому что те, кто покрывает мерзость, не многим лучше тех, кто эту мерзость творит.

Размышления прервал вызов: звонила Инга. Просила сказать точно, когда он возвращается. Максим смотрел в лицо подруги, что-то отвечал, иногда невпопад, и думал совершенно о другом. О другой. Душившая его вина – это одно. Это половина беды. Что еще хуже – он снова впустил ее к себе в душу. И теперь уж не только совесть его грызла, но и тоска. Хотелось до одури снова ей позвонить. А еще больше – увидеть. Он толком-то и не насмотрелся, а она такая красивая сегодня была! Лучше бы она не была такой красивой. Хотя сам же и понимал, что это не имеет никакого значения. Приди она хоть Золушкой, все равно бы его зацепила. Всколыхнула бы все внутри.

Но как же хочется снова с ней увидеться! Жила бы здесь – он уже вломился бы к ней в комнату. Наверное. Ведь понимал, что сейчас это только все усугубит. Лучше пусть она остынет, а потом… А что потом – Максим и сам не знал. Но чувствовал, что так просто он уже не успокоится. Что не сможет снова ломать себя, душить то, что рвется наружу, умерщвлять то, что такое, оказывается, живучее.

Хаос в голове, раздрай в душе сводили его с ума, пока наконец не пришла простая и четкая мысль, расставив все по местам: «Хочу быть с ней. И плевать вообще на все».