Пусть простить меня невозможно

— Как же я, — толчком сильно, глубоко, ощущая ее сухость и сатанея от этого еще больше, — тебя, сука, любил, как же я тебя любил… шлюха ты… шлюхааааа… — в голове ревет гул, как будто там начался свой собственный апокалипсис с завыванием ветра и рушащимися домами, все разваливается в щепки. Потянул за волосы на себя, заставляя прогнуться, раздирая блузку так, чтоб грудь вывалилась наружу и колыхалась в такт моим бешеным толчкам. Не веря собственным ощущениям… не веря своему пониманию, что впервые с ней вот так. По-животному. Как с уличной девкой, купленной за копейки у дороги, и то ласковей. Видя выражение нескончаемой муки на ее лице и вместе с тем ощущая, как сжимает мой член изнутри. Она не вырывается, не кричит, но и не сопротивляется. На секунду в голове вспыхивает мысль, что я никуда ее не отпущу, что она принадлежит мне… и что это в моей власти держать ее под замком до скончания веков… А потом понимаю, что это не про меня. Не про меня, бл*дь. Я так не смогу. Не прощу ее никогда. Рано или поздно убью и сам сдохну. А мне жить надо. У меня дети. Кто-то должен о них подумать… если матери было насрать, и она еб***сь, как течная тварь. У них только отец и остался.

И сейчас буду драть так, как я хочу и сколько хочу. Последний раз клеймить суку. И сейчас мне плевать нравится ей или нет. Клал я на все ее эмоции, меня разрывает от моих собственных. Развернул ее лицо к себе… подался вперед, чтоб впиться губами в ее губы и остановился. Не смог. От мысли, что сосала у него… что целовала его, появился привкус ядовитой кислоты во рту. Привкус брезгливого отвращения к ней.

Сжал до синяков колыхающуюся грудь и впился зубами в ее шею. Больно, не жалея, так, чтоб дернулась всем телом. И меня слепит ненавистью и похотью. Я теряю контроль, я готов обхватить ее шею ладонями и сдавить так, чтоб больше не дышала, а потом закопать их обоих здесь. Вместе.

Но я не смогу… так же, как и не смог ее избить… хотел и не смог. Я слишком любил ее. Слишком… и эта любовь будет умирать во мне еще очень долго.

Я драл ее на одной ноте, осатанело, бешено, так, как никогда до этого. Не жалея, на полном эгоизме, на самом отвратительном и жестоком желании достичь своего кровавого оргазма, не заботясь о ней, используя ее, как просто дешевую дырку, которую она любезно предлагала своему слизняку и даже не скрывала этого от меня.

— Не зря говорят, кто смог изменить одному мужчине, скорее всего, изменит и другому, и третьему. Слаба на передок моя Оксана… новых ощущений захотела, нового члена у себя между ног и во рту. Дрянь, — выходя полностью и вбиваясь по самые яйца так, чтоб скулила от боли.

Глотает воздух, стонет. А я не хочу ее стонов, голос ее слышать не хочу. Рот закрыл жестоко, сильно сжимая скулы и долбясь с таким остервенением, что меня всего трясет, машину раскачивает, и мой пах бьется о ее ягодицы до красных отметин. Не вырывается, мычит мне в ладонь сдавленно и скупо.

И моя ненависть смешивается с каким-то дьявольским сожалением, с каким-то отчаянным воплем, рвущимся изнутри наружу. Как будто я то горю, то стыну, и эти контрасты сводят меня с ума, заставляют дрожать от напряжения, двигаться в ней еще сильнее, яростней, безжалостней.

Сдавил ее затылок, поднимая к себе, склоняясь к ее уху и поворачивая голову к мертвому Игорю.

— Смотри на него, смотриии… какой он теперь? Красивый? А, Оксана? Красивый, бл*дь? Тебе нравится его тело? Обоссанное, искореженное, вонючее. Нравится? Ты променяла меня на него. Меня. На. Него.

Она молчит, пытается вырваться, отвернуться, но я удерживаю ее локтем, придавив спиной к своей груди, долбясь в нее, как отбойный молоток, чувствуя приближение оргазма.

— Нравится? Отвечай… твой дохлый слизняк… нравится?

— Дааааааа, — орет, захлебываясь, а меня дергает от всплеска боли, ненависти, отчаяния и ненормального наслаждения, дикого, мощного, болезненного. Меня сотрясает, корежит, ослепляет.

Изливаться в нее, ругаясь матом, чувствуя запредельное отвращение к нам обоим. Да, к себе тоже. Я только что трахал свою шлюху-жену возле трупа ее любовника. Чтоб так низко пасть… кем надо быть? Наверное, и я сам уже мертвец, если мне наплевать.

Сегодня в меня вернулся тот бешеный и конченый псих, каким я был до нее. Сегодня моя жизнь изменилась до неузнаваемости. Моя, ее и наших детей…

Брезгливо толкнул вперед, освобождаясь из ее тела, содрал телепающиеся на дрожащих женских коленях трусы и вытер член, бросил трусы рядом с ее лицом. Пусть подотрется тоже.

Смотреть на нее больше не хотелось. Отвернулся, набрал своего человека. Раньше никогда бы не звонил ему при ней… а сейчас по хер. Мне больше и скрывать-то нечего.

— Я здесь наследил. Убрать надо. Да так, чтоб не докопаться. Плачу по двойному тарифу. Координаты скину на мейл.

— Будет сделано, Бешеный… давно не звонил. Стряслось чего?

— Когда стряслось, тогда и позвонил. Прибери.

— Не волнуйся. Оформим в лучшем виде, как в старые добрые времена.

Отключил звонок, слыша, как она прошла по опавшим листьям, как поправляет одежду.