Пусть простить меня невозможно

— Того…покойника своего…любила?

В глаза ей смотрю, в омуты эти зеленые, в мои персональные озера смерти, в которых тонет все: самоуважение, гордость, ненависть, презрение. Я вижу, как сам полыхаю на дне ее глаз.

— Любила.

Выдохнула и очарование пропало. Исчезло вместе с ядовитыми словами.

— Могла бы солгать.

— Зачем? Ты же так хотел услышать правду.

Оттолкнула меня и дернула ручку двери, а я ее животом в нее вдавил.

— Какая же ты тварь. Тебя дети ждали… я ждал. А ты, бл*, работала. С этим ублюдком. За деньги.

— Отпусти меня.

— Отпущу. Сейчас. Две минуты. Послушаешь меня, и отпущу.

— Отпусти, Руслан.

— Ты дослушай.

— Просто отпусти. Умоляююю, отпусти меня, — прозвучало так отчаянно, так с надрывом, что я разжал руки. — Не прикасайся. Не трогай.

— Значит, настолько уже опротивел?

— Да…настолько.

— Ну и иди к нему. К своему жиробасу. Иди, поищи лупой его стручок и хорошо ему отсоси.

Повернулась и изо всех сил ударила меня по лицу, а я руку перехватил и вбил ее в стену. Дрянь. Мне хотелось ее придушить прямо здесь и сейчас. Свернуть ей шею. В этот момент она не была моей женой, матерью моих детей. Она была красной тряпкой для обезумевшего голодного быка. И маячила передо мной, дразнила, разъяряла, бесила так, что я мог взодраться на стены.

— Тваарь, — схватил за руки и к рукомойнику, лицом в зеркало, над раковиной нагнул, заставляя извиваться, чтобы вырваться, хватая за трусы, стягивая их вниз, несмотря на сопротивление.

— Не смей.

— Я тоже заплачУ. Не дергайся. А то нас застукают… ты же не хочешь, чтоб твой боров узнал, кто ты мне, да? Вот и заткнись.

— Не трогай. Я тебя не хочу. Слышишь? Не. Хочу. Тебя.

— Насрать. Просто заткнись. Я хочу.

И она замолчала, пока я задирал ее проклятое красное платье, поднимал ее ногу под колено, упираясь на раковину, расстегивал ширинку и доставал окаменевший от похоти член. Провел пальцами по ее промежности, а там мокро, и злобно зарычал в ухо:

— Не хочешь, да? А течешь тогда от чего?

Молчит, ладони скользят по зеркалу, оставляя следы от пальцев, а я пристраиваюсь сзади, поднимая рубашку и заполняя ее одним сильным толчком так глубоко, чтоб дернулась всем телом, за волосы к себе поднял, перехватывая за шею, видя наше отражение. И там, внутри ее тела так хорошо, так дьявольски хорошо, что мне кажется, я готов кончить прямо сейчас. Ее лицо с закрытыми глазами и свое осатаневшее от похоти, злости, ревности, отчаяния. И ненавижу ее, себя. За то, что не устоял, за то, что готов ее вот так, без согласия в туалете… Да где угодно. Чтоб на мгновения опять своей почувствовать.

С глухими стонами вбиваюсь в нее, закатив глаза, зарываясь лицом в волосы на затылке, прислоняясь грудью к ее спине, не выдерживая, целуя эти завитки волос, этот затылок с ямкой посередине, маленькие кольца волос. Руки скользят по ее животу к груди, обхватывая жадными ладонями. Как же я соскучился по ней, по ее телу, запаху… по всей ней рядом с собой. По ней… когда она моя.

Едва я ослабил хватку, как она резко оперлась на зеркало и силой оттолкнулась, сбрасывая меня с себя, и, повернувшись ко мне, впилась ногтями в мою шею, оставляя рваные полосы. Заставляя отрезветь от боли и неожиданности.

— Никогда не смей ко мне прикасаться. Слышишь? Не смей со мной вот так. Не смей.

По щекам слезы катятся, и я чувствую, как мои наливаются такими же слезами. Сука… раздавила меня, проехалась по мне поездом. Я же весь разломанный, я… труп.

Умыла лицо и выскочила из туалета, оставив меня стоять со спущенными штанами возле раковины. Член упал, и по шее катились струйки крови. Смыл их, промокнул туалетной бумагой, оделся, заправил рубашку. Во рту остался привкус ее кожи и жуткой горечи.

Выдохнул, пригладил волосы и вышел из туалета.

Не знаю, какого хрена происходит и почему она здесь, но я узнаю. Я не люблю чего-то не понимать. Ненавижу чувствовать себя идиотом.

Какую игру ты затеяла, Оксана? Какого черта творишь?

Я не мог поверить, что она легла к Зарецкому ради денег. Это было бы слишком. Я бы пустил себе пулю в голову, если бы оказался прав.

Вернулся в зал, полный гостей, нашел взглядом Снежану и выдернул ее из компании, оттащил на веранду.

— Слушай меня, жена. Завтра я хочу быть приглашенным в офис твоего брата и обговаривать с ним условия нашего сотрудничества. Если этого не произойдет…

— Что ты сделаешь, мальчик? Побьешь меня? Придушишь?

Ее пальцы ухватили меня за член. Я сбросил ее руку.

— Нет. Я с тобой разведусь.

— Какие мы грозные. — и вдруг схватила меня за подбородок, повернула лицо, всматриваясь в шею.

— Это кто тебя так?

— Какая разница? Подрался.

— С бабой с длинными ногтями?

— Кошка поцарапала.

Снежана перестала улыбаться и сжала губы в одну линию.

— Мы договаривались, что ты трахаешь только меня. Что не будет левых шалав. А вместо этого ты подцепил какую-то девку у меня под носом? Еще раз так сделаешь, и мы, правда, разведемся, и забудь про свои сраные бумажки.

ГЛАВА 20

Выстрелом в упор на вылет хлопнет дверь,

Я убит, но я жив от чего-то.

От твоей любви свободен я теперь,

Но что делать мне с этой свободой?

Сяду на краю и Луне спою.