Пусть все горит

Это случилось уже после того, как я лишилась лодыжки, спустя полгода или около того, когда мне было совсем плохо. Я взяла коробок спичек с собой наверх и подожгла кучку скомканных газетных страниц в углу большой спальни. Я подожгла простыню, старую простыню, под которой он заставлял меня лежать. Но Ленн быстро заметил. Он работал на тракторе, вспахивал поле под капусту, увидел дым, вернулся в дом и потушил огонь. Фермер в этих краях видит всю свою землю, где бы он ни находился. В тот раз я лишилась своего паспорта.

После этого мне пришлось перекрашивать спальню, хотя я едва могла стоять на ногах. Одиннадцать раз перекрашивала, пока не исчезли следы от копоти.

Сегодня на ужин колбаски с пюре. Я не против. В этот раз я должна сделать все идеально, чтобы Ленн согласился купить завтра для дочки детской смеси, ждать дольше нельзя. Я должна беречь ногу. Скоро мне понадобится капельница, лекарства, антибиотики, врач, целая команда врачей и неотложная помощь.

Хуонг у меня на первом месте, но я не должна подвести и Синти. Как только я позабочусь о здоровье и благополучии моей малышки, то позабочусь о том, чтобы Синти тоже выжила. Я справлюсь и с тем, и с другим.

Я сосредоточена до предела. Словно пилот или часовщик. Колбаски должны быть точно такими, как готовила его мать. Нельзя отступать от строгих правил, установленных им.

Я разогреваю сковороду на плите.

Жарю колбаски так, как он любит, пока Ленн просматривает записи. Я стою с прямой, точно столб, спиной, насторожившись и внимательно вслушиваясь в каждый его вздох. Увидит ли он, как я шепталась с Синти под раковиной? Пронюхает ли, чем я занималась?

– Я тут подумал над твоими словами, про магазин в городе за мостом.

Впиваюсь в него взглядом. Пожалуйста, я сделаю все, что ты попросишь, малышке нужна еда, без нее она умрет. Молю, умоляю!

– Вроде смогу сделать на той неделе. Пока лучше не высовываться зря.

Я качаю головой. Спокойствие, жарь колбаски, жарь эти проклятые колбаски, как жарила его мать в своей чугунной сковороде. Следи, чтобы не подгорели, чтобы не лопнули.

– Ленн, малышка не доживет до этого. Она ужасно ослабела. Ей нужна еда не позднее завтрашнего дня, молю тебя!

Он смотрит, как на сковороде шкворчат колбаски. Затем переводит взгляд на Хуонг, свернувшуюся во сне клубочком на обтянутом пленкой диване.

– Ну знач завтра.

Я готова его расцеловать. Я готова бросить все и припасть к его ногам сорок пятого размера.

– Спасибо, – благодарю его, следя, чтобы колбаски подрумянились ровно.

Мы едим в тишине.

– Колбаски что надо! – хвалит Ленн. – Пойду свиней покормлю.

Мне хочется крикнуть: «Ну почему ты не можешь отдать их Синти? Она же тебе ничего плохого не сделала, совсем ничего! Ну поделись с ней половиной!», но я держу рот на замке. Сначала надо получить смесь. Я должна вести себя хорошо, чтобы все прошло по плану. Я должна быть осторожна, словно заяц в лесу, полном волков, и быть тише мыши. Еще денек.

Он уходит, и через несколько мгновений я снова слышу шипение под ногами. Закрыв глаза и прикусив губы, я забираю Хуонг вместе с ее поросячьей бутылочкой с молоком и несу наверх. Позади меня все еще раздается шипение, стук под ведром, но я не обращаю внимания на ее тихую мольбу; женщина забыта, мать с ребенком ушли.

Глава 19

Я просыпаюсь с туманной головой от лошадиных таблеток, а малышка на ощупь холодная.

Прижимаю ее к груди, затем укутываю простынями и одеялами. Я глажу ее по спине, по тонкой коже, покрывающей позвоночник, по бугоркам каждого позвонка, по крыльям бабочки на лопатках, которые с каждым часом словно становятся все острее. Я дышу ей в лицо, отдаю ей все свое тепло. Прохладная, бледная малышка. Моя малышка.

Cпускаюсь по лестнице на пятой точке и подбрасываю побольше ивняка в огонь. Я набиваю топку до отказа, а затем подкладываю витое сучковатое полено и закрываю дверцу. Затем набираю дочке ванну, чуть больше, чем обычно, и чуть теплее, чем обычно. Вода теплая, но в ванной комнате холодно и сыро, по потолку разрослись споры плесени, паутинкой расползаясь по стенам, а пол пружинит под ногами. Я опускаю малышку в ванну. Она не вздрагивает и даже не кричит, не смотрит на меня, как обычно, ее губы скорее фиолетовые, чем алые. Я пускаю горячую воду, прикрывая малышку рукой от обжигающих капель.

– Хуонг, – шепчу ей. – Сегодня он поедет в магазин, купит тебе еды, нормальной еды. – Я брызгаю на нее горячей водой из-под крана. – Все будет хорошо, солнышко, будь сильной. На ужин тебе будет молочко, нормальное, как положено деткам.

Она смотрит на меня пустыми глазами.

Она совсем не реагирует на капли воды, даже не моргает.

Я отношу Хуонг к плите, чтобы она обсохла, и вытираю ее одним из потрепанных полотенец его матери. Открываю заслонку печи. Кажется, дочке нравится смотреть на огонь, желтые и красные всполохи будто облизывают ей глаза, пока я смотрю на малышку с тревогой и любовью, ужасом и надеждой.

Она согрелась.

Но она не кричит, и это хуже всего.