Пусть все горит

– Вот, бутыль для поросят, – говорит он, показывая мне предмет в своей руке, какая-то штука с прилипшей ко дну соломинкой и серой грязью. – Свиньям подходит, и детенышу подойдет. Вот, смотри, два размера: большой и маленький. – Ленн достает из кармана две резиновые насадки на соску: синюю и белую. Синяя покрыта чем-то липким. – Посмотри, что ей подойдет, Мэри как раз с мелкого поросенка будет.

Я смотрю на бутылку. На грязь, которой она покрыта. Когда много лет назад у нас в доме появился каталог Argos, я знала практически все страницы наизусть. Если б вам понадобился чайник, гладильная доска, трехместная палатка или фотоаппарат, я бы нашла нужную страницу со второго или третьего раза. Там были бутылочки на продажу, со стерилизаторами. Они были новые. Чистые. Идеальные. Именно такие, какие должны быть у детей. А не эта штука. Во имя всего святого, Хуонг не поросенок!

– Мне нужна нормальная смесь, – настаиваю я. – Настоящая детская смесь, Ленн, ей и двух месяцев нет!

Он чешет голову.

– Ну я ничего поделать не могу. Что я, просто зайду в магазин и буду там смесь искать, да? Ты в своем уме? Сью или Ларри скажут, ты совсем свихнулся, Леонард, тебе на кой черт эта смесь здалась? Не буду я ее искать, Джейн, и дело с концом. Мэри из-под коровы молока попьет, мы же пьем, ничего с ней не случится, вырастет сильной, как мать!

– Дай сюда, – говорю я, забирая бутылку.

Огромную, сельскохозяйственную, грязную, отвратительную бутылку и две грязные резиновые соски. Я открываю кран с горячей водой в кухонной раковине и мою бутылку снаружи и внутри, затем соски, смываю моющее средство, снова споласкиваю их и вытираю насухо чистыми полотенцами. Затем промываю их снова, чтобы убедиться, что бутылочки чистые. Я беру молоко из холодильника и подогреваю в кастрюле его матери, пока оно не нагревается где-то до температуры тела. Наполняю бутылочку на одну восьмую и закручиваю большую резиновую соску.

– Не давайте это ребенку!

Я опускаю взгляд на половицы, из-под которых раздается голос.

– Почему? – спрашиваю я, в первый раз заговаривая с Синти. – Почему?

Ленн топает так, что весь дом трясется.

– ПОЧЕМУ?! – я срываюсь на крик.

Он бежит к двери полуподвала, отпирает ее, и она кричит мне что-то о том, что ребенку нельзя пить коровье молоко, что это может быть опасно, но Ленн уже добрался до нее. Я слышу плач, а затем дверь снова захлопывается, и передо мной появляется Ленн, его седые волосы закрывают выпученные глаза.

– Тащи Мэри сюда. И письма свои возьми!

Я качаю головой.

– Ленн, пожалуйста.

– А ну живо, я сказал!!!

Я тащусь наверх, сердце выпрыгивает из груди. Хуонг спит там, где я ее оставила. Поднимаю малышку, она просыпается, прижимается ко мне головой и находит мой сосок. Я ей не мешаю, хоть это и без толку. Она злится и стучится об меня головой, пока я ковыляю вниз.

– Покорми ее, и дело с концом!

Я беру бутылочку размером с большой пакет молока из магазина. Сажусь на диван, а на глаза наворачиваются слезы, и они скатываются на ее безупречное лицо, пока я пытаюсь попасть резиновой соской поросячьей бутылочки в ее прекрасный рот. Она не хочет ее брать. Дочь хочет меня, хочет моего молока, моих прикосновений, моего тепла; ей не нужна эта штука, которую он принес. Я пытаюсь покормить своей грудью, но ничего не получается. Я прикрываю грудь и снова пытаюсь сцедить молоко из бутылочки и белой соски, но малышка кричит, пока ее слезы не смешиваются с моими: ее – полные соли, мои – пустые, безнадежные и черствые.

– Пожрет девка, – говорит Ленн, наблюдая за нами от плиты. – Проголодается и пожрет как миленькая, запомни мои слова.

Но она не ест. Хуонг только кричит и вопит, смотрит на меня, прямо мне в душу.

Ленн требует ужин, так что я кладу дочку на диван, а она оглушительно кричит. Мои уши, стопа, спина, кожа – все болит, и сердце обливается кровью как никогда раньше. Я жарю ему яйца с ветчиной в чугунной сковородке его матери так, как это делала она.

– Мороз в воздухе, – говорит Ленн, доедая все на тарелке. – Утром небо красным будет, запомни мои слова.

Я убираю со стола и еще раз пытаюсь дать Хуонг бутылочку. Я даже сама пью из нее, чтобы она видела. Хуонг отказывается. Она доводит себя до того, что покрывается пятнами, а потом срыгивает ту каплю молока, что попала к ней в желудок, задыхается и плачет. Ее тело перестает быть мягким и гибким. Голова кажется слишком большой для ее тела. Я даю ей грудь, чтобы она успокоилась, и это помогает, но малышка так голодна, и это меня выбешивает.

– На вот, успокойся. – Ленн протягивает мне осколок лошадиной таблетки, четверть. В последнее время я стала пить таблетки на ночь, вроде снотворного. Иначе никак не справиться. А я не могу не справиться. У меня нет другого выбора.