Пусть все горит

Пока он снимает сапоги в прихожей, открывает ключом на шее коробку, я прихожу в гостиную. Он кладет ключ от квадроцикла в коробку, и да, разумеется, я пыталась угнать этот квадроцикл, хоть и понятия не имела, что делаю. Это было года четыре назад, может, пять. У меня ничего не получилось, тогда я потеряла свой карандаш, сточенный до самого основания. Тогда он забрал его и сжег на моих глазах. С тех пор я ни строчки не написала.

– Иди ставь чайник, на улице ветрюга страшный.

Я ставлю чайник на плиту.

– Ладно, давай делать дело, – Ленн достает фотографию моих родителей из кармана комбинезона. Кончики его пальцев кровоточат. – Открывай духовку.

Я открываю дверцу, за которой виднеются тлеющие угли.

Он держит фотографию, которой для меня уже не существует. Я смирилась. Он облизывает губы.

– И штоб эт было в последний раз, Джейн!

Меня зовут не Джейн.

– Еще раз такое выкинешь, и ничего не останется, чтобы сжечь!

Я смотрю на угли.

Он кладет фотографию внутрь, но не успевает ее отпустить, как края скручиваются, искажаясь от жара. Я вижу белую вспышку, скучное тление горящей ивы и затем… их больше нет. Они превратились в жар, который согреет его кровоточащие руки и нагреет воду для его бледного чая с сахаром. Их больше нет.

Я ничего не чувствую.

Наливаю кипяток в две кружки, пока Ленн открывает шкафчик с телевизором в углу комнаты. Я говорю «шкафчик», хотя это полноценная дверь, прикрученная к стенам в углу по диагонали. Дверь открывается со скрипом.

Он надежно запирает ключ от телевизора в коробке с ключами и садится в кресло, держа пульт в руках. Он хочет посмотреть свой телевизор.

Он говорит: «Спасибо, курочка», пока я ставлю рядом с ним бесплатную кружку с логотипом какой-то компании, занимающейся пестицидами.

– «Матч дня», – произносит он. – Вроде твоя любимая програма!

Я оглядываюсь на таблетки: таблетки для лошадей, таблетки для коров, какие-то таблетки, в общем. Таблетки стоят в банке на шкафу. Транквилизаторы, не прошедшие клинические испытания на людях и не предназначенные для людей. Какие-то таблетки для свиней и рогатого скота.

– Ленн, можно мне, пожалуйста, вторую половинку?

Он мельком смотрит на мою лодыжку, превратившуюся в ком костей и сухожилий, в ком боли, на синяки, на кровь, которая стекает к основанию стопы под растерзанной кожей, на саму стопу, повернутую под прямым углом. На мою изувеченную стопу.

– Открой духовку, штоб тепло было, а то в комнате дубак!

Он встает и тянется за стеклянной банкой, отворачивает крышку, я вижу, как напрягаются мускулы на его безволосом предплечье, а затем протягивает мне вторую половинку лошадиной таблетки. Я беру ее и открываю дверцу плиты так, чтобы каким-то непонятным образом комната, вот эта самая комната, его комната, превратилась в его и только его глазах в уютную гостиную.

– Что надо сказать?

– Спасибо, Ленн.

Он садится обратно в кресло, а я устраиваюсь так, как ему нравится: на полу, рядом с его коленями. В его ногах. Он смотрит программу с субтитрами (когда-то он так решил сделать мне подарок, чтобы я подтянула английский) и гладит меня по голове.

– А что, неплох же! Неплох живем! – Ленн потягивает свой бледный чай, а пламя из духовки освещает половину его лица. – В тепле, под крышей, с полными брюхами, вместе живем. Неплох же, а!

Я сижу с пульсирующей болью в лодыжке и чувствую, как его грубые, огромные пальцы зарываются в мои волосы, гладят по голове. Затем я проглатываю половину таблетки.

Глава 3

Я просыпаюсь, но не так, как просыпаетесь вы.

Есть ощущение, будто я больше не сплю, но я отдалилась от этого чувства, я далеко. И потом меня накрывает боль.

Боль не подкрадывается, как можно ожидать. Она разгоняется с глубокого транквилизаторного сна, считай, комы для чайников, до той степени, что хочется орать. Я опускаю глаза. Я в маленькой спальне его дома, под одеялом его матери, и моя лодыжка распухла вдвое больше своего обычного размера. Пальцы на ногах почернели от крови. Я лежу на спине, и левая стопа смотрит вверх как обычная стопа обычного человека, а вот правая… Правая стопа смотрит в сторону, непонятно как прикрепленная к ноге масса переломанных костей, склеенных заноз, скомканная в огромный шар лодыжки. Кошмар, а не сустав.

Мне нужна еще одна половинка таблетки.

Надо сильнее заглушить боль. Отдалиться, закрыться туманом.

Настенные часы показывают половину двенадцатого. Слышу сквозь расшатанные оконные рамы, как работает его трактор, и чувствую сухость, которой веет с его полей.

Делаю глоток воды и пытаюсь встать. Лодыжка напоминает своим цветом и консистенцией какой-то давно забытый мягкий фрукт. После вчерашней неудавшейся прогулки лодыжка ощущается еще более разбитой, чем обычно. Мне кажется, она развалится на части, стоит мне перенести на нее хоть грамм своего веса.

Я иду вприпрыжку, но от этого становится только хуже. Правая нога болтается и от этого начинает болеть сильнее, так что я сажусь обратно на кровать; капли пота стекают по лбу и шее, на моем лице застывает гримаса боли.