Пусть все горит

Камера в гостиной следит, как я вытаскиваю старые вещи из стиральной машинки и выношу их на улицу. Моя сумка, сумка его матери развевается на мокром болотном ветру, пока я иду к веревке, натянутой между домом и сараем. Развешиваю одежду на деревянные прищепки его матери, закрепляя каждую на пластиковой веревке. Я внимательно смотрю на горизонт. Если вы когда-нибудь видели фото, сделанные на границе космоса, то понимаете, что я высматриваю. Этот плавный изгиб, настоящий или выдуманный. Чувство, словно смотришь на край мира. В этом направлении видны четыре шпиля, и два из них загорожены его сараем. Шпили, церкви, старые деревья, мое спасение. Места, куда я бежала до того, как повредила ногу, до того, как случилось это все, в самом начале. Я никогда не могла убежать дальше его полей. Полей, принадлежавших только ему. Отсюда они кажутся безграничными, одно за другим, необъятные и однообразные, с кустами, чьей высоты хватает, чтобы загородить собой все, что находится за ними.

Я слышу хлопанье крыльев дрозда, который летит в сторону моря.

Ковыляю обратно в дом и вижу ярко-зеленое мерцание в трещинах между камнями. Мне кажется, Ленн достаточно далеко. Время есть. Бегу к стене и выковыриваю оттуда спрятанный леденец, мой взнос, сделанный несколько месяцев назад. Я говорю «взнос», потому что это мой банковский счет, мои сбережения, банковская ячейка, где я храню счастье. Единственные маленькие радости, которые находятся в моей власти, радости, которые я могу отсыпать и получать порциями так, как мне заблагорассудится.

Он подкармливает меня ими время от времени. Это его пряник вместо кнута. Ленн дает мне конфетку из своего «Ленд Ровера», словно я побирушка или ребенок. Иногда, когда мне совсем грустно, я съедаю ее сразу. Иногда засовываю в стену или припрятываю в укромном месте, в каком-нибудь дереве. Конечно, они ломаются, само собой. Конфетки, которые лежат ближе к южной стороне дома, тают под летним солнцем и становятся бесформенными, прямо как моя правая стопа. Расплавленная конфетка заполняет трещины, словно крошечный витраж. Теми конфетами, которые я прячу в деревьях, периодически угощаются белки и всякие насекомые. Но в дни, когда у меня нет ничего, в дни, когда небеса безжалостно хмурятся, в эти дни у меня есть по крайней мере мои леденцы, и я снимаю их со своего счета. Я ими наслаждаюсь.

Кладу зеленый леденец на язык. Эдакий крошечный бунт. Ковыляю вокруг крошечного домика, едва касаясь рукой пыльных желтых камней, и до самых печенок впитываю весь ужас моего существования.

Чувствую зеленый сладкий вкус во рту, что-то напоминающее вкус яблока, который я помню, а вокруг меня равнины. Когда я стою спиной к ванной комнате, все вокруг кажется совершенно пустым. До самого моря. Отсюда мне не видно воды; сегодня я не чувствую запаха соленого воздуха, но я могу чуять его, как могли его чуять люди с допотопных времен. Земля вокруг плоская, но при этом она искривляется под каким-то неуловимым углом. Она аккуратно ускользает.

Я сверлю взглядом его свинарник. Проклятые свиньи. Я редко их слышу, но когда они кричат, то словно слетают с катушек. Когда с моря дует ветер и позволяет воздух, я слышу их отчаянный голодный визг, пока он их кормит. Далекие, едва уловимые крики, но я слышу, как вопят эти свиньи, пока он заботится о них.

Прохожу мимо дымохода, нагретого плитой, которая стоит с другой стороны стены, и вижу кучу пепла: сгоревшие ветки и сгоревшие сокровища. Вдалеке виднеются ветрогенераторы. Я аккуратно рассасываю карамельку, стараясь случайно не сгрызть ее: я хочу, чтобы она таяла медленно, окрашивая слюну зеленым; растягиваю свое выстраданное удовольствие.

Он возвращается.

Проглатываю карамельку и возвращаюсь обратно в дом, за работу: драить полы горячей водой с мылом.

– Так-так, – раздаются его слова.

Я перевожу взгляд от пола на свою правую ногу, распластанную возле меня так, словно это какая-то лишняя запчасть.

– Скоро вернусь обедать.

С этими фермерами (по крайней мере, с некоторыми фермерами) всегда так: они постоянно возвращаются. То ключи взять, то кофе, то шляпу забудут или обедать захотят. Они постоянно торчат на ферме, а если их там нет, то ни за что не узнаешь, когда они вернутся. У меня нет никакой власти ни над дверьми, ни над тем, что я ем, ни над своим телом или одеждой – ни над чем.