Пустая

– Моя история заканчивается? Почему вы так решили? Вы меня даже не знаете.

– А разве нет? Я вижу, тебя что-то гнетет. Ты стоишь перед выбором. Любой важный выбор завершает одну историю – и начинает другую. Не хочешь рассказать, что стряслось? Нам еще долго ехать.

И почему-то я все ему рассказала. О том, как очнулась на пустынном берегу и познакомилась с Никто, который учил меня и привязался ко мне, о том, как, сама того не желая, навредила ему – может быть, погубила. О своих странствиях по Бирентии, об обидах и стычках, о знакомстве с Мафальдой и ее детьми, о красной женщине на пике Кошки и имени, которое она назвала. О Сороке, и его Птицах, и о его теории про муравьиный круг. О Прют и жизни в студенческом городке, о Слепом Судье и блюстителях, о Лестере и остальных, и о Малли Бликвуд, и о двух Джонованах Вайсах – фальшивом и настоящем. О портрете девочки, что, быть может, окажется мной, – и о пузырьке в моем кармане.

– Ну и история, – сказал возница с явным одобрением, когда я наконец закончила, а во рту у меня совсем пересохло. Он протянул мне флягу. – Промочи горло.

Я сделала маленький вежливый глоток, боясь, что напиток окажется крепким, но во фляге оказалась простая вода, вкусная и чистая.

– Что же мне делать? – спросила я, возвращая флягу.

Почему-то я почувствовала, что именно этот человек, незнакомый, странный, первый встречный, подобравший меня на тракте, может дать мне тот самый единственно верный совет, который был мне очень нужен.

– Я думаю, ты уже знаешь, что тебе делать, разве нет? – Огонек трубки вспыхнул в темноте, когда незнакомец повернулся ко мне. В слабом отсвете его лицо было едва различимо – я разглядела только, что передо мной был молодой мужчина, хотя по голосу предположила, что он стар.

– Что?

– Твоя история кажется вполне законченной. Ты уже знаешь, что делать, – это было ясно из твоих слов. – Он вздохнул. – Люди часто не готовы сразу признать очевидное.

– И что же здесь… очевидного?

Трубка погасла, и он чиркнул спичкой.

– Ты – добрая девушка. Добрая, смелая и преданная тем, кто ее полюбил.

– Я не знаю, какая я…

– Глупости. – Он отвернулся. Повозка плавно катила по тракту, и не было слышно ни скрипа колес, ни стука копыт, будто мы плыли по воздуху. – Каждое утро любой просыпается немного другим. Ты – то, что ты есть сейчас, в эту самую минуту. Ты – сумма всех принятых тобой решений, всех друзей и врагов, счастья и боли… Ты – это ты. Тебе не нужно гнаться за прошлым ради того, чтобы обрести себя. Настоящая ты – всегда в будущем.

Его голос убаюкивал, повозка катилась медленно и мерно, и я задремала.

Сквозь сон я почувствовала, как мы остановились, – не знаю, сколько времени прошло, – и услышала гудок приближающегося поезда.

Незнакомец помог мне вылезти из повозки, подсадил на подножку вагона, похлопал по плечу:

– Удачи тебе, Лекки.

Я не успела спросить его, откуда ему известно это имя, – поезд тронулся. И человек в плаще, и его повозка сразу остались позади. Обернувшись, я увидела, как он помахал на прощание, – и вдруг заметила, что на руке у него не хватает пальца.

* * * *

Старик, проверявший билеты, посмотрел мой, кивнул и пошел дальше, шаркая форменными ботинками.

Возница сказал правду: ни контролер, ни редкие ночные пассажиры не обращали на меня внимания. Я даже рискнула отодвинуть капюшон на затылок, открыв лицо.

Я еще раз проверила пузырек в кармане. Он был на месте и оставался теплым. В нем определенно таилась жизнь – моя или чья-то еще.

Поезд ехал так быстро, что темные картинки за окном слились в одну. Мы проезжали пустынные полустанки, едва освещенные, и спящие города, и безмолвные черные леса, и поля, и реки, бегущие под мостами. Я смотрела на них и думала о том, как это все красиво – и как, вообще-то, здорово ехать вот так и глядеть в окно. На самом деле я рада была бы смотреть на все это так долго, как только можно. Человеческая жизнь – длинная. Можно любоваться реками и полями даже сто лет, если очень повезет.

Я думала о Сороке. Страшно ли ему сейчас или он не теряет присутствия духа? На что похожа тюрьма, в которой его заперли? Рассчитывает ли он, что кто-то придет ему на помощь, – или, напротив, мечтает только о том, чтобы всем его друзьям хватило ума не вмешиваться?

Потом я подумала о других пустых, одиноких, запуганных, разбросанных по горам и равнинам Бирентии. Вайс еще не смог найти всех – но наверняка продолжает искать. А тех, что уже нашел, держит при себе – и теперь я одна знала зачем.

Пустые, надмаги, правитель, Бирентия, Арта – если бы я оказалась надмагом, мне, быть может, следовало бы бежать туда… Сорока, Прют, Лестер… Все это крутилось и крутилось у меня в голове, в темноте под веками, и в конце концов растворилось там – а я погрузилась в сон.

Когда я проснулась, за окном занималось утро. Солнце поднималось, огромное, раскаленное, оно плавило нежное утреннее небо над горой, и поезд остановился у ее подножия.

В вагоне было пусто – видимо, все пассажиры, кроме меня, вышли раньше.

– Конечная станция! – сказал заглянувший в вагон старик-контролер. – Приехали, барышня. Пора выходить.