Пустая гора. Сказание о Счастливой деревне

Их не было почти два года; в Счастливой деревне всё вроде было как всегда, но что-то понемногу менялось. Особенно это было так для семьи Эньбо. Если не вникать, то всё как всегда, светлый день и тёмная ночь крутятся друг за другом, вот и всё, но присмотреться, прислушаться повнимательней, и понятно, что то и дело вмешивается посторонний стук и всё стопорится, словно посторонний предмет попал в крутящийся механизм. В сумерки Эньбо задумывался о вдруг исчезнувших Сандан с сыном, в сердце возникал такой вот посторонний стук, и невыразимая словами тяжесть в сумеречный час расползалась повсюду вместе с бледно-голубым туманом с гор, заполняла серые смутные очертания деревни. Жизнь, словно связанные верёвкой ноги, не могла идти дальше вперёд.

Гэла с матерью вернулись, и семью Эньбо охватила атмосфера праздника. Они достали кувшин вина, выменянный у другой семьи за две меры зерна, долго варили в котле мясо; горох и джума в кипящем бульоне издавали соблазнительный аромат. Когда мясо сварилось, Эсицзян нарезала его большими кусками, горкой сложила на подносе и, дуя на руки, чтобы остудить, со смеющимися глазами распорядилась:

– Пора идти звать наших гостей!

Эньбо с женой пошли к лестнице, а Заяц закричал:

– Я тоже пойду, я позову брата Гэлу!

Лэр Цзинцо с некоторым беспокойством посмотрела на мужа, Эньбо весело махнул рукой, сказал:

– Идём-идём, это из-за тебя их так напугали, что они ушли, иди, проси их вернуться.

Заяц радостно вскрикнул и подбежал к отцу. Отец разом подхватил сына и посадил к себе на плечи. Заяц сначала испуганно ойкнул и сразу же захохотал.

Всей семьёй пересекли площадь и уже были у двери дома Гэлы, когда Заяц заёрзал на шее у отца, Эньбо тут же его опустил.

Только что починенная дверь была прикрыта, сквозь щель проникал красный отблеск огня. Эньбо поднял руку и хотел постучать, но увидел, что жена и сын спрятались за его спиной. Он тепло улыбнулся им, подбадривая, и постучал.

Сандан открыла дверь, язычки пламени в очаге радостно заплясали, озаряя красными отблесками стоявшего перед дверью мужчину с бритой головой и широким лицом.

Этот мужчина что-то хотел сказать, но ничего не говорил, а всё пытался проглотить стоявший в горле комок. На лице Сандан проступило выражение испуга. Мужчина снова попытался сглотнуть ком в горле и по-прежнему молчал.

Но выражение на лице Сандан быстро сменилось на радостно-удивлённое, она позвала:

– Гэла, соседи пришли нас проведать!

Ещё не закончив говорить эти слова, она тут же чмокнула Эньбо в лицо. Эньбо ещё не пришёл в себя, а её поцелуи уже были на щеках всех членов его семьи. Эньбо немного смутился, стал стирать с лица несуществующую слюну, а Сандан в это время уже добралась до самого последнего, до Зайца. Она нагнулась, дрожащими губами пытаясь дотянуться до бледного личика маленького ростом ребёнка. Её поцелуй должен был прийтись ему на лоб, но Заяц стеснительно засмеялся и уклонился. Она снова попыталась поймать его губами, и снова поцелуй пришёлся в пустоту.

Эсицзян придержала её:

– Сандан, ребёнок боится, не надо.

Заяц увидел вышедшего из комнаты Гэлу и засмеялся, а на лице Сандан появилось выражение страха, она забормотала:

– Боится? Чего он боится? Он меня боится?

Говоря это, она задрожала всем телом, а вся семья Эньбо, видя это, замерла: никто не знал, что ответить. Тогда Гэла подошёл, обнял мать и сказал:

– Мама, тебе не надо бояться, никто не должен нас бояться, и ты тоже не должна бояться, что другие нас боятся.

Детский голос Гэлы был хриплый, глухой, даже немного злой, почти совсем как у взрослого. Его голос успокоил Сандан, выражение её лица снова стало нормальным:

– Сынок, скорее предложи гостям войти в дом…

Гэла злобно уставился на Эньбо:

– Мама, у нас дома плохо и тесно, никто не захочет сидеть у нас в гостях, это место годится только для таких, как мы.

Тут только Эньбо стал перед Гэлой, взгляд его был и сердитый, и смущённый одновременно:

– Гэла, мама Гэлы, вы вернулись… Я и все мы очень-очень рады… Мы очень боялись, что вы никогда сюда не вернётесь, боялись, что никогда не узнаем, куда вы ушли. Что было раньше, это всё из-за меня, я был неправ… Мы всей семьёй пришли просить у вас прощения…

Договорив эти слова, Эньбо протяжно вздохнул, как человек, сбросивший наконец с плеч тяжёлую ношу. Он протянул руку и погладил Гэлу по голове, его голос тоже стал сиплым:

– Детка, вас с мамой в пути, наверное, много обижали… Я пришёл просить прощения.

Эньбо согнулся в глубоком поклоне, а вслед за ним и все члены его семьи тоже склонились, согнув спины, и весь гнев Гэлы тут же улетучился. Он стоял с покрасневшими глазами и не знал, что сказать и что делать.

И снова Заяц, волоча ноги, подошёл к нему, робко сказал:

– Брат Гэла…

У Гэлы, этого дикаря, скопившиеся в глазах слёзы наконец хлынули, он крепко прижал Зайца к своей груди. Но когда он нагнулся его поцеловать, Заяц отстранил лицо:

– Нет, доктор из коммуны говорит, что никто не должен меня целовать.

– А что сказал доктор, какая у тебя болезнь?