– Суперски! – объявил Ишмаэль, радостно забираясь к нему на колени.
– Она получилась слегка грустноватой, – сказал я, – но это начало. Верно?
– Еще как, черт побери, – сказал Сэм.
– Да, – согласился Иши. – Еще как, черт побери, дядя Хен.
– Не говори плохих слов, – одернул его Сэм.
– Но ты сказал его первым!
– Да, сказал. Ну все, тише, давай слушать, как Хен поет.
Я закончил настраиваться.
– В общем, начало такое.
Я сыграл вступительные аккорды.
Закончив, я поднял глаза. Сэм смотрел на меня, и в уголках его глаз были слезы.
Я не планировал, чтобы он заплакал. Я лишь хотел поведать ему о своих чувствах.
– Сэм, я думаю, ты единственный человек во всем мире, кто поймет ее, так что эта песня твоя.
Сэм встал, подошел ко мне и поцеловал меня в макушку.
– Я люблю тебя, Генри Гуд. Никогда об этом не забывай. – Он снова поцеловал мою голову.
– Так, только не целуй меня туда, – сказал я. – Я тебе не собака.
Он крепко поцеловал меня в губы.
– Фу! – завопил Ишмаэль.
– Сейчас я покажу тебе «фу», – пообещал Сэм, поворачиваясь к нему.
Ишмаэль взвизгнул и побежал, а Сэм погнался за ним.
Эпилог
Днем – вместе с Иши, закутанным, как снеговик – я поехал в окружной изолятор навестить Сару. Иши нарисовал для нее рождественскую открытку, а в качестве подарка выбрал во «Всегда экономь» коробку конфет. Он с гордостью заплатил за нее своими карманными деньгами, радостно просияв, когда Дебби звякнула кассой и дала ему сдачу.
– Она теперь выздоровелась? – спросил Иши, пока мы шли по парковке.
– Думаю, да, – сказал я.
– А она меня вспомнится?
– Хороший мой, ну конечно она вспомнит тебя.
– Она останется там навсегда?
– Боюсь, довольно надолго. Скоро ее, наверное, отправят в другое место, но ничего, мы все равно сможем ее навещать.
Мы прождали в «семейной комнате» по ощущению небольшую вечность. Поскольку пришло Рождество, персонал пребывал в хорошем настроении, но все же атмосфера была подавленной, словно в тюрьме Рождеству не полагалось быть чересчур праздничным.
В конце концов к нашему столу привели Сару.
– Мама? – тихо произнес Ишмаэль.
– Привет, Иши. – Она неуверенно улыбнулась.
Ишмаэль посмотрел на меня.
– Давай, – сказал я. – Обними свою маму.
Ишмаэль робко подошел к матери и обнял ее. Сара взглянула поверх его головы на меня. Ее глаза были полны печали.
– Он принес тебе открытку и подарок, – сказал я.
Она села за стол, прочитала открытку, открыла коробку конфет. И разрыдалась.
– Мама?
– Иши, все хорошо. – Я взял его за руку. – Она немного разволновалась, но все в порядке. Просто ей тяжело.
Сара сидела и плакала, закрывшись руками, почти пять минут.
– Если хочешь, мы можем уйти, – сказал я.
– Нет, – сказала она. – Извините. Хен… просто я так обо всем сожалею. Я сейчас. – Она отчаянно пыталась взять себя в руки.
– Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты подписала бумаги, – сказал я. – И еще хотел, чтобы ты знала, что тебе можно больше не волноваться об Иши. С ним все будет хорошо. Когда будешь готова, сообщи, и я приведу его повидать тебя.
Ничего не ответив, она молча утерла глаза.
– Ну, мы пойдем. – Я встал на ноги.
– Хен, я подписала их не ради тебя, – сказала она и подняла взгляд на меня.
Я ждал продолжения.
– Я хочу, чтобы все закончилось, – сказала она и кивнула, словно в подтверждение своих слов. – Прямо сейчас. Я уже рассказала все Калкинсу. На прошлой неделе. Так лучше всего. Пусть вся правда выйдет наружу. Я не могу больше лгать.
– Я рад это слышать.
– Нет, ты не рад. Ты ведь знаешь, что я сделала. Я отняла у тебя маму и папу. Но я не хотела их отнимать. Просто в тот день я так разозлилась… я… будто сошла с ума. Но я знаю, что ничего не закончится до тех пор, пока не выйдет наружу, и я просто хотела сказать, прости меня, Хен. Прости за то, что я тебе сделала. За то, что сделала папе. За то, через что тебя провела. Наверное, ты меня ненавидишь.
– Я не ненавижу тебя, и ты не обязана извиняться.