Пустяки

Поработавъ съ Синицынымъ до полночи, Егоръ Ѳедорычъ пошелъ-было домой. Онъ вышелъ на улицу, гдѣ его охватило холодомъ и мракомъ. Было сыро, дулъ вѣтеръ. Ему вдругъ стадо жутко, и онъ рѣшилъ вернуться. Цѣлый день онъ мучился недоумѣніемъ: поговорить съ учителемъ или не надо? Ему страстно хотѣлось что-нибудь узнать, и онъ остановился въ нерѣшимости на площади. Онъ пошатался еще немного и пошелъ назадъ. Придя къ воротамъ учителя, онъ тихонько постучалъ, но, не получивъ отклика, сѣлъ около калитки, не рѣшаясь еще постучать. Онъ сидѣлъ около калитки, съежившись, засунувъ руки за пазуху кафтана, и не шевелился. Наконецъ, онъ постучалъ въ окно.

— А! это ты? — замѣтилъ Синицынъ при видѣ его и принялся за прерванную работу въ сѣняхъ: ворочалъ бочки, надписывалъ на нихъ мѣломъ какія-то цифры и перевязывалъ веревками. Но семейство его давно уже спало.

— Да, зашелъ поговорить, но опасаюсь, какъ бы тово… А ужь давненько я думалъ выпытать у тебя… — Горѣловъ сѣлъ на порогъ сѣней и пристально наблюдалъ за работой учителя.

— Насчетъ чего? — равнодушно спросилъ учитель.

— Да насчетъ нашего брата. Слыхалъ я, будто въ губернѣ насчетъ деревень нашихъ хлопочутъ, стало быть, касательно мужика… Мнѣ и занятно бы послушать, что такое, въ какомъ значеніи? Сказать такъ, къ примѣру, о нашей деревнѣ: вѣдь ужь ты самъ жилъ и видишь, что тутъ ничего больше, какъ худо, и даже силъ нѣтъ глядѣть… Одно слово — пусто!

— Конечно, бѣдность въ нашихъ мѣстахъ, — замѣтилъ учитель.

— Не то, чтобы бѣдность, чтобы жрать было нечего, а въ умѣ-то пусто. Вотъ что есть важное. Вѣдь ужь ты жилъ, своими глазами видѣлъ, какъ же эдакъ возможно жить? Вѣдь ужь онъ, житель-то нашъ, на кого онъ похожъ сталъ, спрошу я тебя? Какой образъ у него? Образа у него нѣтъ.

— Конечно, глупости у насъ довольно, — замѣтилъ учитель.

— И то! Глупости-то само собой водятся, — да нѣтъ, не въ томъ причина! Образу-то, лику-то у него нѣтъ. Хотя бы къ примѣру, въ нашей деревнѣ, кто онъ такой — мѣщанинъ, купецъ или крестьянинъ? Вѣдь вотъ ужь до чего дѣло дошло! Насчетъ, напримѣръ, земли не то, чтобы отъ земли онъ совсѣмъ чурался, — какъ это возможно! — но и не занимается онъ ей, какъ слѣдуетъ быть, а только паскудитъ… Тамъ напаскудитъ, въ другомъ мѣстѣ напаскудитъ, а за мѣсто всего хорошаго получаетъ шишъ. А какъ шишъ-то ему объявился, и не разъ, и не два, а каждый Божій годъ, тамъ ужь онъ землѣ не радъ, ужь онъ на нее вниманія не обращаетъ, не мила она ему!

— Само собой, не умѣетъ нашъ крестьянинъ обрабатывать по наукѣ, какъ предписываютъ земледѣльческія правила, — глубокомысленно подтвердилъ учитель.

— И не вдомекъ мнѣ теперь, почему такой срамъ идетъ? главная его забота — монету словить; медомъ его не корми, а дай ты ему двугривенный. А коль скоро получилъ онъ монету, и никакой заботы ему нѣтъ, никакого основанія въ пустой башкѣ! И день, и недѣля, и мѣсяцъ только и норовитъ, какъ бы легкимъ способомъ монету зацапать, а не думаетъ, полоумный, что въ этой самой монетѣ и есть конецъ ему. Ежели же ужь монета на умѣ, такъ какой же онъ крестьянинъ? Стало быть, жуликъ онъ выходитъ, а не то что честный житель.

Въ голосѣ Горѣлова звучало негодованіе.

— Конечно, подлости эти существуютъ въ нашихъ мѣстахъ.

— Не то онъ полоумный, не то дуракъ! Все у него идетъ въ раззоръ, все валится, а онъ вниманія не обращаетъ, только и есть эта жадность къ монетѣ…- Горѣловъ внезапно остановился, на мгновеніе задумавшись. — Или ужь въ самомъ дѣлѣ измотался онъ, песъ его знаетъ? — сказалъ онъ.

— Да, нехорошо у насъ.

— Вотъ я и хочу у тебя спросить, насчетъ чего хлопочутъ въ губернѣ? Въ какомъ нынче значеніи житель-то нашъ? Слыхалъ я, что въ мѣщане приписываютъ… или останется онъ на прежнемъ положеніи?

— Хлопочутъ, чтобы какъ лучше ему было, — возразилъ учитель. — Ты вотъ не умѣешь читать, а я читалъ газету. Прямо написано: дать мужику въ нѣкоторомъ родѣ отдыхъ.

— Облегченіе?

— Облегченіе. По крайности, чтобы насчетъ пищи было благородно.

— А насчетъ прочаго? — съ тоской спросилъ Горѣловъ.

— Ну, въ отношеніи прочаго я тебѣ ничего пока не могу сказать. Пока не вычиталъ. А какъ вычитаю, приходи, разскажу досконально.

Настало длинное молчаніе. Учитель молчалъ, потому что дѣйствительно «пока ничего не вычиталъ» и ничего не зналъ. Горѣловъ понуро сидѣлъ на порогѣ. Кажется, что онъ уже раскаивался. Развѣ онъ это хотѣлъ сказать? Въ немъ билось что-то глубокое, таинственное, онъ хотѣлъ узнать самую середину, сердце своей мысли, допытаться до самаго послѣдняго корня мучившихъ его вопросовъ, а вышли какіе-то «полоумные пустяки». Когда онъ поднялъ голову, выраженіе его лица было ужь совсѣмъ новое.

— А я такъ думаю, не миновать ему казни! — сказалъ онъ.

— Кому казни? — удивленно спросилъ учитель.

— Да жителю-то.

— Что ты говоришь?