Пустой человек

Теперь в овале рамы меня нет. Только глаза, глядящие из вечной темноты. Зеркало кажется окном в пустоту космоса, где ничего нет от начала времен. А потом там, далеко–далеко, начинает идти снег. Его едва можно различить. Отдельные снежинки сплетаются в быстрые злые вихри, кружатся, летят во все стороны – не только сверху вниз.

Глаза начинают мигать. Мне это особенно не нравится, но деваться некуда. Если уж началось, придется терпеть до конца.

– Я не глупая… – неуверенно отвечаю я, не в силах оторвать взгляд от зеркала. – Я живая. Это и есть счастье.

– Нет… – ответ дробится эхом, шепот множится, словно со мной теперь говорят десятки голосов. Сотни. Мужских, женских, по–старчески дребезжащих и совсем юных. – Счастье совсем в другом. Ты не поймешь…

В центре зеркала появляется замочная скважина. Темная, словно из векового ржавого металла, огромная. Я подходящих ключей к такому не видела даже по телевизору.

– Протяни нам руку. Протяни, протяни, протяни… Ты будешь с нами. Ты узнаешь, что такое счастье!

– Глупая девчонка!..

– Она никого не любит.

– Неудачница, маленькая неудачница!

Уже нет ни снега, ни пугающих меня глаз, ничего, кроме огромной замочной скважины, внутри которой переливается, едва не выплескиваясь из зеркала маслянистая темнота. Она бурлит, лопается пузырьками, даже на вид грязная и страшная.

Я размахиваюсь и бью рукой по зеркалу. Изо всех сил, в самый центр. Вспыхивают и гаснут алые точки, капли моей крови, уносимые куда-то внутрь, с удовольствием всасываемые алчными невидимыми ртами.

Нечто жадно чавкает. Я чувствую, что рука провалилась в глубину стекла, и кто-то держит ее, дергает к себе, стараясь затянуть меня целиком.

– Иди сюда, глупая девчонка! – Это уже не шепот, это крик во все горло, оглушающий, режущий слух на пределе. Я пытаюсь вырваться, отшатнуться назад, но ничего не выходит. Меня медленно, но неотвратимо уносит в глубину зеркала, раскручивая, сминая, чтобы я прошла целиком.

Терпеть нет сил, и я тоже кричу. Громко, безнадежно, как подстреленный равнодушным охотником заяц. Бесполезно. Теперь уже все бесполезно…

– Не знаю, Алиночка… – Мама накладывает подруге салат и ставит тарелку на скатерть. – Врачи ничего не говорят. На психические отклонения не похоже, проверяли. Просто детские фантазии? Как-то слишком уж… Сегодня в ванной зеркало разбила. Спрашиваю: как? – молчит.

Она оборачивается и смотрит на играющих в углу в куклы девочек. У Марины правая рука в бинтах, но она довольно ловко расставляет игрушечную мебель на полу перед Викой. Та смеется и что-то рассказывает подружке.

– Может и правда само пройдет? – отпивая вино, спрашивает Алина. – Повзрослеет, помудреет…

Мама вздыхает. Со временем все проходит, дожить бы до этого счастливого момента.

Словно заметив ее пристальный взгляд, Марина поднимает глаза. Они у нее зеленые, яркие как молодая листва, но слишком мудрые для ее возраста. Кажется, что она знает гораздо больше, чем все вокруг.

Знает вообще все, а это так тяжело…

Царь

Мужичок на остановке явно не в себе.

Есть такие признаки, они всем известны. Поднятые плечи. Походка. Характерная суетливость. Мимика и не присущая даже детям широкая глупая улыбка, страшная в сочетании с взрослым остановившимся взглядом. Все это сразу говорит – псих.

Образ дополняет расстегнутая одежда. Все нараспашку – и куртка, и рубашка, из–под которой светилась волосатая грудь с нательным крестом. Мятые, с отвисшими колеями, прямо–таки жеваные брюки родом из семидесятых. Неожиданно яркие, белые с оранжевым кроссовки заляпаны грязью.

– Блаженны… Блаженны нищие духом, ибо приедут в царствие… – Мужичок путается в словах Писания, но то, что он бормочет, вполне разборчиво. – Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю, дальнюю… И несть им числа, но – Диаволъ!..

Отчетливо слышен даже твердый знак на конце слова, что по определению невозможно. Псих выскакивает из–под навеса на тротуар, задирает руку вверх, да так и застывает. Костлявое запястье с краем старой выцветшей татуировки то ли грозит небу, то ли призывает его к чему–то.

Прохожие обходят мужичка, как неживого. Как статую, внезапно возникшую на пути. Жизнь в большом городе быстро учит не обращать внимания на дураков, если они не пристают. Здесь и на умных-то времени не хватает.

– Аз есмь царь земной и небесный! – вопит мужичок неожиданно густым церковным басом. – Уверуйте, сволочи!

Пара идущих навстречу школьниц с непременными наушниками поверх вязаных шапок отскакивает в сторону. Тетка уставшего вида с ашановскими пакетами в руках морщится, но проходит рядом. Чтобы свернуть ее с пути потребуется нечто куда солиднее царя. Пусть даже земного и небесного. Старушка, идущая следом, крестится и матерится одновременно.

Тоже особенность, кстати. Местная примета.

Мужичок опускает голову, весь как-то сникает и плетется к лавочке, с которой я наблюдаю за представлением.

– Нормально так? Пойдет? – плюхаясь рядом со мной, спрашивает он. Голос теперь самый обычный, без блаженных интонаций, да и лицо разгладилось, становясь обычной неприметной физиономией сорокалетнего мужика.