Когда она оказалась перед записывающим устройством с Махит, стоявшей справа от нее, где она и должна была стоять, а флотский офицер с осуждающим лицом устроилась в углу, Три Саргасс решила сказать малышу-наследнику всю правду и посмотреть, что из этого выйдет. Оно того стоило, да. Если уж она решала что-то сделать, то делала это на совесть. Так она вела себя всю жизнь. Правильно от начала и до конца – или вообще ничего.
Девять Гибискус ждала их на мостике.
Три Саргасс низко поклонилась ей над кончиками пальцев, то же самое сделала и Махит. Краем глаза она заметила мелькнувший за окном императорский курьерский высокоскоростной шаттл, который сверкнул корпусом и исчез с их посланием, направляясь к гипервратам. Они опять остались лицом к лицу с войной.
– Есть что-нибудь от икантлос-прайма Двадцать Цикады? – спросила Три Саргасс. Она все время думала о нем: как он там один, с контейнером с грибком против Третьего и Четвертого. Один на жаре, как они с Махит были одни против войны.
– Пока нет, – ответила яотлек. – Ничего после вашего прибытия. У него есть еще полчаса, после чего я пошлю вас обеих привезти его назад. Если это возможно.
Три Саргасс подозревала, что, если он не пошлет никакого сигнала, чтобы дать о себе знать, искать особо будет нечего. Ей будет жаль. Это
Может быть, ей начать поклоняться гомеостату, если она вернется домой живой с этой войны?
– Мы должны вернуться в любом случае, – сказала Махит. – Мы не закончили.
– Ситуация изменилась, – сказала яотлек. Три Саргасс внутренне поморщилась. Если кто-то доставлял информацию с такой формулировкой, ее никогда и нигде не называли хорошей. Ни в одном из известных ей стихотворений, ни в одном учебнике или «разборе полетов».
– Насколько изменилась? – спросила она.
Выражение лица Девять Гибискус было невозможно прочесть. Все в ней казалось закрытым, обороняющимся, исполненным злости. Она не хотела говорить Три Саргасс то, что собиралась сказать, но так или иначе должна была сделать это. Наверно, потому что не хотела, чтобы министерство информации или станция Лсел извратили то, что она решила сделать. Этот разговор обещал быть крайне неприятным. Три Саргасс попыталась взять себя в руки. Она и так чувствовала себя ужасно измученной.
– Корабль-разведчик «Роза гравитации» обнаружил одну из обитаемых систем врага, – сказала Девять Гибискус. – Планету со спутником.
– И? – спросила Махит.
– Теперь я жду возвращения Пчелиного Роя с чем-нибудь более конкретным, нежели «они хотят продолжать переговоры» или «они полны грибкового инфильтрата и их мертвецы опасны». Если же он не принесет ничего такого… ну что ж. – Несколько секунд Девять Гибискус смотрела таким же взглядом, как когда Три Саргасс впервые увидела ее: она воплощала собой абсолютно точный образ яотлека. – Флот знает, где расположено их сердце. Я готова протянуть к нему руки и изорвать в клочья. Если я должна это делать.
Интерлюдия
Эти тела: сухопогодные тела, стойко-генные тела, одно демонстрировало упрямую решимость в качестве младенца даже еще до получения личности; одно тело имело коварный разум, пронырливое тело, та разновидность младенца, над которой мы смеемся, находясь рядом с ней, видя ее под ногами, бормочущую на своем младенческом языке, постоянно выкрикивающую свои требования. Эти тела, поющие в «мы»: поющие «жара», и «песок», и «замешательство-интерес» в закрытых, но настойчивых разумах врага, как это делали их предшественники. Пение теперь также сюрприз, очарование/ужас, от которых путается мысль, рвутся голосовые связки. Одно из тел их безмолвного врага принесло пучки творца личностей. Не приняло творца личностей в себя, а заперло в пластиковой коробке, словно яд.
Словно «мы» яд.
Тела в песке и на жаре пытались придать этому смысл. Не мыслить языком или эквивалентом повествования – с какой стати? – а попытаться связать концепции, что прежде было невозможно. Для осмысления: