Пустошь (СИ)

Наруто проследил, как за ним закрылась дверь, и отвернулся, съезжая чуть ниже со стула и упираясь взглядом в изрисованную столешницу. Атмосфера напряжения стала давить на плечи сильнее, хотя, надо отдать должное, студенты оживились с уходом Учихи, словно он был тем самым гнётом, прижимающих всех к земле.

– Ну что, Узумаки?

Сарутоби уселся на парту перед Наруто и сложил руки на груди:

– Как тебе твой новый друг?

– Иди на хрен, – мрачно отозвался Узумаки. Настроения спорить не было совершенно, как и желания отвечать на нелепые подколки.

– Он тебе не поведал свою большую и великую тайну?

Наруто поднял глаза на бывшего друга и выдохнул. Злиться на Конохамару он не хотел, да и не было злости этой, а вот какое-то лёгкое разочарование ядом вползало под кожу.

– Ну ты и придурок, – буркнул Узумаки.

– Куда ж мне до Учихи, – хохотнул Сарутоби и спрыгнул с парты.

***

Дома Саске быстро поднялся к себе, бросая в рюкзак нужные вещи. Пара футболок, джинсы, бельё, зубная щётка. Он замер над столом, на котором в ряд выстроились баночки и склянки с таблетками. Его рука зависла над ненавистным стеклом тех, от которых теперь зависел его спокойный сон.

– К чёрту, – выдохнул Учиха, сгребая лекарства в чёрное нутро рюкзака. Следом полетел желтоватый лист рецепта, который Орочимару всё-таки выписал. Это не был морфин, но его больше он не желал видеть даже близко, не то что чувствовать в себе.

Саске знал, что будет больно.

Но какая-то глупая упрямость не давала ему позволить себе такое «спасение». Или забытье.

Осмотрев опустевшую без его разбросанных вещей комнату, Учиха сгрёб с кровати ноутбук, отправляя оный к остальным вещам, и застегнул молнию.

Комната опустела, стала совсем холодной, как палата в больнице. Даже его комната в той треклятой клинике выглядела уютнее…

Тряхнув головой, Саске поспешил выйти, спуститься по лестнице и… замереть.

Запах. Он давно не чувствовал запахов и уже привык к этому, считая ещё одним «бонусом» его состояния.

А сейчас… сейчас пахло, как в детстве. Сладким печеньем, которое мать всегда пекла на Новый год, и этот запах будил его, заставляя быстро спускаться по лестнице, влетать в кухню и…

Учиха схватился за лестницу, не в силах вдохнуть. Он не хотел чувствовать этот запах…

Рука сжала перила до побелевших костяшек пальцев, вторая же мелко дрожала, и пришлось убрать её в карман, чтобы она не весела бесполезной плетью.

Ванильный запах тёплого печенья…

Саске поднял глаза, осматривая потолок, стены. Всё серое… всё, что казалось ему серым все эти дни, сейчас отчего-то приобрело краски. Он только сейчас заметил, что в окно у входной двери падает янтарный свет вышедшего из-за туч солнца, высвечивая на тёмно-красной ковровой дорожке коридора неровную полосу, тянущуюся к его ногам.

Учиха даже сделал шаг в сторону, чтобы не соприкоснуться со светом. Казалось, тогда произойдёт что-то вовсе невозможное…

«Разожми руку и уходи. Уходи», – мысленно приказал он, до боли прикусывая нижнюю губу и чувствуя, как на языке появляется металлический привкус. – «Уходи!»

Хриплый вздох из сжатого спазмом горла, какой-то неровный шаг вперёд, и Саске вновь замер, столкнувшись нос к носу с матерью.

Женщина, кажется, услышала его шаги или вышла из кухни, чтобы позвать того вниз, и теперь стояла перед ним в белом фартуке и с деревянной лопаткой в руках.

Она выглядела растерянной, словно не знала с чего начать разговор. В её тёмных, как и у него, глазах появился странный блеск, и Микото осторожно улыбнулась:

– Я слышала, что ты пришёл.

Учиха просил всех богов, в которых он не верил, чтобы дверь открылась, зашёл Итачи и нарушил это всё… отвлёк её внимание…

– Да, – непривычно даже для себя спокойно выдохнул Саске. – Но мне надо идти…

Слова давались нелегко. И этот треклятый запах печенья…

Как тогда… утром на Новый год. Их последний совместный Новый год, когда Итачи подарил ему этот рюкзак. Рука невольно сильнее сжала лямку оного.

– Я печенье испекла, – вновь улыбнулась женщина. – Твоё любимое…

– Я спешу, – тряхнул головой парень, делая шаг вперёд, но Микото, словно предвидела его жест и внезапно обхватила сына руками, прижимаясь сильнее.

Учиха замер, обледеневши.

Тепло, чувства, исходящие от матери, больно ударились о его оболочку, горячими ручьями прокладывая путь глубже, стараясь пробраться внутрь души парня, чтобы согреть и её. Это было больно, хотя он понимал: боль была только в его голове.

– Мы так часто ругаемся в последнее время, – пробормотала Микото, куда-то в плечо сына. – Я так не хочу…

– Я… тоже, – чёртов спазм мешал говорить. Саске вновь закусил губу.

– Я знаю, – выдохнула она, поглаживая его спину, ероша жёсткие волосы на его затылке. – Ты только не злись на нас. Мы… я люблю тебя и… не знаю…

Микото тяжело вздохнула:

– Я не знаю, как мне себя вести. Как побыть рядом с тобой. Ты взрослый, а я твоя мать…

Горячее тепло пробиралось всё глубже и глубже. Оно обжигало, сдавливало горло, но от него было так… приятно?

– Ты быстро вырос, но… я всё равно люблю тебя.

– Я… – парень втянул носом воздух, надеясь не почувствовать запах ванильного печенья. – Я…