Пустота

- О-о! Тогда я вам просто завидую. Так хочется просто любви - и больше ни­чего. Любви любой ценой. Все остальное в жизни - пустота.

Ее глаза окончательно покинула агрессия змеелова.

- Спасибо вам. Вы тонкая женщина.

- Да, тонкая. Только где тонко...

- Не всегда. Иногда прочнее тонкости ничего не бывает. Как вы думаете, Ла­риса Георгиевна на самом деле может повеситься?

- Самое страшное, что не исключен и этот нелепый вариант.

- Почему же страшное? Любой другой вариант еще страшнее.

- Так-то оно так, но... Сережа ведь будет считать меня виноватой. Она об этом позаботится, можете не сомневаться.

- С другой стороны, для вас это единственный выход. Только вот пожелать вам такого счастья как-то язык не поворачивается.

- Вы правы. Я с вами согласна.

- Так устроен мир.

- Как это - так?

- Так. Какая-то дьявольская мясорубка. Уцелеть-то можно, но вот зачем - не­понятно.

- Вы справитесь. У вас есть характер и психологическая устойчивость. И ум.

- Это наблюдения профессионального психолога?

- Нет, увядающей одинокой женщины.

Думаю, это был сильный профессиональный ход с ее стороны.

- Вы любите блюз? Послушайте блюз сегодня вечером.

- Почему именно блюз? А не Рахманинов, например?

- Это долго объяснять. Рахманинов велик. Но вы... Просто послушайте блюз.

- Мне нравится это нелепое предложение.

- Поймите меня правильно: это очень интимное предложение.

- Пожалуй, я так и сделаю.

- И еще, Светлана... Вы не одиноки, у вас есть дочь. Вы не знаете, что такое одиночество. И, наконец... Вы красивы и порядочны. Это наблюдения завзятого дамского угодника.

Она вскинула на меня глаза, мерцающие чудными темноватыми оттенками, глаза, в которых можно было разобрать и привычку терпеть боль, и затаенную надежду, и готовые брызнуть фейерверком искры радости, - типично «оконное» выражение лица (к этому я еще вернусь), - и я понял, что для меня перестали су­ществовать на свете красивые женщины.

Кроме Веры.

9

Больное зимнее солнце лохматым желтым пуделем протрусило над линией горизонта и скрылось в серую тьму. Еще один день вспыхнул и погас бледной звездочкой.

С жуткой стремительностью приближался Новый год, предоставляя грустную возможность ощутить, с какой скоростью проносится наша жизнь. Короткие дни безжалостно поглощало серое время. Еще вчера царил Вавилон, а сегодня...

Я чувствовал, что моя проблема заключается в том, что я не могу вообразить себе свое будущее без Веры. Вот если бы я мог жить одним днем (чему я, увы, так и не выучился), то я был бы просто счастлив. Ее глаза, волосы, губы, теплое дыхание, сумасшедшие слова...

Но серая муть впереди просто портила мне праздник любви. Раньше подобные проблемы меня не волновали.

А что мне, собственно говоря, это будущее далось? Это даже не Гекуба. Так, абстрактные миллионы световых лет. На кой черт мне эти физические характери­стики материи?

Думаю, со мной приключилась своего рода болезнь. Фобия современности. Благодаря развалу империи, могучего СССР, завоевавшего космос, во мне обо­стрилось чувство будущего. Если пережил катастрофу, начинаешь даже не инте­ресоваться - жить будущим. Если нет настоящего и будущее не просматривается - это конец. Что прошлое?

Всего лишь путь к катастрофе.

Что касается Веры...

Я был нужен ей по какой-то иной причине, именно сейчас, а не в туманном будущем, которое мы по умолчанию не трогали (мы никогда не заглядывали впе­ред дальше недели); но ее это успокаивало и устраивало, а меня ее довольный вид все больше раздражал и вызывал досаду. Оба мы тонко ощущали, что счастливо пересеклись где-то в эфире, нащупали хрупкое равновесие, и обоим было страшно делать резкие движения.

Можно было наслаждаться затишьем, но меня изводила моя печальная теория «окна» (напридумываю себе теорий, а потом мучаюсь ими). У Веры в жизни на­ступила пауза - «окно», возрастное и психологическое. Первая, пламенная, лю­бовь к мужу уже прошла, охлаждение еще не наступило, ребенок еще не родился. Вот родится ребенок, тогда возвратится привязанность к мужу - и Лев Львович забудется как милое видение, как чистое приключение. А сейчас, именно сейчас, в этот благословенный промежуток, когда женщина вновь заневестилась, насту­пило мое время, время Дон Жуана и холостяка. Вот и все мое «оконное» счастье. Женщина заполняла мной паузу, что меня, холостяка, решительно отчего-то не устраивало.

Хотя и в моей жизни, согласно теории, которая еще вчера мне, в целом, нрави­лась, тоже открылось своего рода «окно». Я еще в состоянии был интересоваться будущим и еще чувствовал в себе силы на последний рывок. Именно поэтому меня не интересовала сейчас девица «в окне» (хотя еще вчера я грезил такими барышнями: я пользовался всеми преимуществами любовника, избегая при этом ответственности мужа). Мне нужна была девушка из моего будущего.

Моя теория стала меня раздражать (плюс еще фобия современности), и я пер­вым понял, что долго так продолжаться не могло.