Пустота

Любовь заставила меня крепко взяться за ум, и мне пришлось пережить не­сколько неприятных открытий, за которые, впрочем, я себя зауважал, как Христо­фор Колумб, вломившийся в джунгли. Все открытия были совершены в тех серых дебрях, где ум пересекается с душою и куда я был небольшой охотник загляды­вать праздным оком. Мне не очень-то и хотелось называть вещи своими именами, но, как говорится, жизнь заставила. Мои теории становились более глубокими.

Главное открытие было простым и грубым: я честно признался себе, что не выдержу другого ее мужчины. Если бы я так ярко не представлял себе ее глаза, волосы, губы, теплое дыхание, сумасшедшие слова...

Сам факт того, что Вера не спешила разрешить эту сомнительную ситуацию, возможно, желала ее продлить, не испытывая дискомфорта, был, в моих глазах, не в ее пользу. Я хотел, но не в состоянии был оправдать любимую женщину; с каждым днем мне становилось все труднее смотреть в ее чистые глаза и по сто раз в день спрашивать: «Ты меня любишь?» После этого я сладко замирал, а она без тени фальши, тихо, на выдохе (нежным шепотом сфальшивить невозможно), всякий раз по-новому отвечала мне весьма убедительно. Спустя минуту я, про­клиная свою навязчивость и не в силах удержаться, задавал тот же вопрос уже с другой интонацией и опять замирал, ожидая ответа. «Да, любовь моя», - ды­шала мне в губы Вера, нисколько не раздражаясь распущенностью моих чувств. А я тосковал по ее нежности, истаивая в ее объятиях. Разве можно было делить это с кем-нибудь еще?

И Вера искренне делила со мной то, что не передается словами. Пожалуй, толь­ко дыханием. И еще торопливым стуком сердца. Запахами. И еще...

Нам обоим нравился вкус ее влаги, кисленький вкус тропических фруктов, от которого шерсть - дыбом. Интимнее не бывает.

А потом она уходила домой, к мужу, искренне переживая, что всегда опазды­вает.

Вот эти ее искренность и убедительность во всем кошмарно терзали мое вооб­ражение.

Я начинал сомневаться в том, в чем двое любящих сомневаться не должны. Любовь моя все больше напоминала муку. (Кстати, любовь для меня давно уже неразрывно связана с печалью и мукой. Почему? Это интересный вопрос, хотя для меня важнее, что это непреложный факт.

Почему же тогда я искал (оказывается - искал!) любовь, которая, согласно странному закону, пронизывающему вещество вселенной, должна обернуться печалью и мукой?

Да потому что любовь еще как-то связана и со счастьем. Тот, кто творил все­мирные законы, был или умен, как я, или дьявольски небрежен. Опять же - как я. Он был очень похож на меня.)

Вот почему долго так продолжаться не могло.

- Вера, что значит «я замужем» и что значит «я люблю тебя», меня то есть? Это не допрос, как ты понимаешь. Это просто вопрос моей жизни и смерти.

Я даже не заметил, что выражаюсь пафосно, словно клоун, потому что все мои силы были сосредоточены на том, чтобы как можно небрежнее затеять разговор, значивший для меня совсем немало. Точнее, слишком много.

Она лежала на моем плече, а я поглаживал ее живот. Странно: я легко представ­лял ее беременной, но не вообще беременной, а носящей моего ребенка. Я даже физически ощущал ее тугой, набухший животик, поглаживать который мне было бы невероятно сладко. Да, это была моя женщина.

- Не ставь вопрос так остро. Я еще не готова.

- Не готова к чему, Вера? Ты не знаешь, любишь меня или нет?

- Люблю.

- Ты не готова сказать об этом мужу?

- Не готова. Он не заслужил такой лютой казни. Да, он оказался обычным, серым человеком. Но мы вместе столько ждали ребенка, даже имена придумали, для девочки и для мальчика. Мы как-то вынянчили наше будущее. Оно не такое уж блестящее, но оно симпатичное. В нем вполне уютно. И... оно с нами сегодня. И тут врываешься ты, такой яркий, ядерный...

- Ты хочешь сказать, я разрушил ваше будущее? Ты так ставишь вопрос? Мне казалось, я предложил другое будущее - тоже, может быть, не супер, но самое лучшее для нас с тобой. Я думал «я тебя люблю» - это и есть ключ к будущему. Других ключей у меня нет.

- Да, да, конечно. Это ключ. Но сейчас я просто запуталась. Не заставляй меня делать выбор с закрытыми глазами. Я не знаю, чего я хочу и к чему готова.

Она отводила глаза, а мне больно было видеть это. Она не заслуживала униже­ния, которого была достойна, нет, не заслуживала.

Мне опять захотелось спросить ее: «Ты меня любишь?» Тихо, без нажима. И я знал, что сию минуту получу утвердительный ответ. Вера не умела врать - в таких вещах она не умела врать.

Но что-то заставило меня удержаться от вопроса. Я даже знаю, что именно: я привязывал бы ее и вопросом, и ответом. Я продолжал бы разрушать ее мир своими созидательными действиями. В этой ситуации, которую я только что соз­дал своими руками, ее слова прозвучали бы не сладкой музыкой, а маленьким обещанием.

Вымаливать же обещание, опережая женское подсознание, пустое дело. Не стоило обесценивать слова, которые, по цепочке, обесценили бы чувства, а потом и само будущее. Пустота и так - вот она, всегда рядом со мной, всегда к моим услугам.

Блюз.

10