Пустота

«Кажется, ваша фамилия на букву А», - сказала мне Будда при первом знаком­стве, желая проявить вежливость, то есть намекая на то, что она интересоваласьмоей персоной (в чем я сильно сомневаюсь). «Совершенно верно», - ответил я. - Романов». «Значит, все же на Р?» - смерила она меня взглядом. «Боюсь, что да», - расшаркался я, как персонаж нелепого английского фильма, показывая, что тоже имею представление о вежливости.

Помню, помню.

Потом я вспомнил, что забыл о самом главном: «через пятнадцать минут». Склероз, склероз. Надо как-нибудь к врачу, в ближайший понедельник. Нет, по­недельник у меня, кажется, занят. Хорошо, во вторник. Нет, во вторник у меня лекции. Может, в среду? Что у меня в среду?

Я ринулся в ванную приводить себя в порядок. Мокрые волосы, майка с над­писью СССР, джинсы - и вот он, звонок в дверь. Через четырнадцать минут.

Через пять минут я уже стаскивал с себя джинсы с майкой, галантно распахи­вая мою еще неостывшую постель.

Такой женщины у меня не было никогда. Я уже вышел из того возраста, когда мужчина все еще втайне смущен байками о клокочущем темпераменте удиви­тельных смуглых дев, не встречавшихся пока на его пути, и завидном искусстве мачо, способном раззадорить даже русалку с холодной скользкой чешуей. Я видел всякое и не ожидал ничего такого, что могло бы меня удивить. Но я был изум­лен и взволнован (хотя осознал это только на следующий день - и склероз здесь, прошу заметить, не при чем: это фокусы подсознания). На каждое мое прикосно­вение Вера реагировала, как на горячую, холодную или теплую воду. Казалось, в ее кожу вмонтированы сверхчувствительные датчики, которые заставляют ее каждую секунду вздрагивать, переживать и томиться. Я быстро оценил эту ее способность не оставаться равнодушной к тактильным контактам и любое при­косновение старался превратить в теплую ласку - при этом незаметно втягивался в сладкий, творческий процесс, и мы всякий раз доводили начатую игру до вол­шебного исступления. Через некоторое время все опять повторялось с прежней интенсивностью, хотя мы должны были устать. Но мы не уставали.

Мы попали в сказку.

Это была бесподобная сексуальная сессия. Вера не рвала пододеяльник, не орала, не кусалась и не царапалась. Никаких внешних проявлений необузданных желаний, никаких африканских экстазов. Но она настолько искренне и самозаб­венно отдавалась мне, тихо и страстно, что я опасался только одного: как бы мне ее не подвести.

И я не подвел ее. Ни разу.

Наутро я открыл глаза - и сразу вспомнил Веру. Я перебирал в памяти нашу вчерашнюю встречу и поражался тому, насколько ярко я помню все детали. Меня буквально мучил один вопрос: неужели она и своему мужу отдается именно так, с закрытыми глазами и тихими, всхлипывающими стонами (сдерживаясь изо всех сил), и потом благодарно целует его мягкими губами в шею, долго не выпуская из своих объятий?

Неужели в нашей сессии не было ничего личного?

Я назвал ее «моя ласковая девочка» - и почувствовал, как учащенно забилось ее сердце. Неужели муж тоже называет ее «моя ласковая девочка»?

Какая разница: было или не было, называет или не называет? Это ничего не меняет. У меня гостила чужая жена, которая не может быть мне близким чело- веком, - вот она, грубая реальность. Все остальное - миражи, фантомы, и надо избавляться от них, чем скорее, тем лучше. Я должен.

Но мой ум не управлял моим воображением. Перед глазами колыхались белые холмы, которые я освободил из-под крепких шатров. Моя постель хранила наши запахи. Я вынюхивал их, хищно раздувая ноздри, и сердце мое колотилось: я чув­ствовал, что мне чего-то не хватает, какого-то жизненно важного компонента, без которого организм преждевременно стареет и перестает сопротивляться немощам и болезням.

А о чем мы разговаривали? Я никак не мог вспомнить содержание наших бе­сед. Хотя говорили мы долго: Вера ушла от меня под вечер. Наверное, все же склероз маячил на горизонте. Придется в среду идти к врачу за талончиком. Если, конечно, не просплю.

Нет, кое-что я все же помню. Она сказала: «Сначала я влюбилась в тебя. По­том, благодаря тебе, в литературу. А потом еще больше в тебя...» «Почему же ты мне ничего не сказала об этом?» «Ты казался мне недосягаемым. А потом эта твоя Наташа... Забыл?» «Когда ты вышла замуж?» «Давно». «Зачем?»

Она закрыла мне рот своими мягкими губами. Моя рука уже сжимала крутой упругий холм. Вера издала тихий стон, после которого я впился в ее губы. Ее прерывистое дыхание. Я уже весь состоял из одного чистого звенящего желания. Опять тихий стон. И вот он, главный прорыв, после которого все перепуталось: она, сопротивляясь, отдавалась мне, я сражался с ней и с собой, наши ноги не­мыслимо сплелись, а души, кажется, срослись. Мы что-то безумно шепчем друг другу - и вот оно, солнце, ослепляющее своим сиянием все вокруг, вырывается из тьмы под наши стоны...

Разве не стоило преподавать всю жизнь, чтобы оказаться в постели с такой женщиной, своей бывшей ученицей?

Интересный вопрос. Надо его обдумать.

Кстати, как она ушла?

Не помню...