Пустые дома

С того дня, когда мы с мамой виделись в последний раз, я ежечасно, ежеминутно, ежесекундно ждала, что за мной приедет полиция. Я успокаивала себя тем, что меня уже не в чем обвинить: мальчика у меня нет, живу я одна, скрывать мне больше нечего. За объяснениями – к маме. Может, хотя бы им она расскажет правду.

Впрочем, мне уже было все равно. Хотя хотелось, конечно, чтобы кошмар закончился, потому что со временем у меня началась паранойя. Я включала телевизор, чтобы отвлечься, но всякий раз, когда речь заходила о полиции или правосудии, я думала, что говорят обо мне. Они меня подслушивают, они за мной наблюдают, они ждут, когда я сделаю ошибку, чтобы меня арестовать. Поэтому я проверяла, что в доме нет подозрительных проводов и что за окнами нет незнакомцев и всякое такое. Однажды я услышала стук в дверь, и у меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Я выглянула в окно кухни и увидела двоюродного брата Рафаэля. Он поздоровался со мной взглядом. Я не стала открывать ему дверь.

– Что тебе нужно? – спросила я сквозь приоткрытое окно.

– Я это… принес тут тебе… – сказал он, протягивая мне пластиковый пакет.

Я не хотела брать, но, взглянув на его поникшее лицо, взяла.

– Что это?

– Увидишь. Только не говори никому, что это я тебе принес.

Он накинул капюшон толстовки, сунул руки в карманы и быстро зашагал прочь. Я смотрела ему вслед. Со спины он был похож на Рафаэля. Мне стало его жаль. Ему тоже не выбраться из этого болота, он никогда не сможет отсюда уехать и вечно будет несчастен, как все мы. Я в очередной раз подумала, что все мы родились непонятно зачем.

В пакете лежали кроссовочки Леонеля. Шнурки были грязные, с отметинами в местах переплетений. Я поднесла кроссовки к лицу в надежде взять след, но они ничем не пахли. Вот тогда-то я и сломалась. Я швырнула пакет об стену и заплакала. Затем я пошла в комнату и стала собирать вещи Леонеля на выброс. Чертов Леонель, чертов Леонель, черт бы тебя побрал вместе с твоими кудряшками, поделом тебе, поделом! Еще я посылала к черту маму – преступницу эту хренову, хренову преступницу! Вместе с ее братом-дебилом, ее обрюхатившим, престарелую эту дуру, которая дала себя изнасиловать, сука, сволочь, кретин, насильник, будь ты проклят, будь ты проклят, гребаный урод, из-за тебя я появилась на свет! Все вы идиоты, все, и Рафаэль – идиот, и брат мой – бесхребетный идиот, и этот, который только что принес мне дурные вести! Что случилось с Леонелем, где Леонель? Я не виновата, думала я, не виновата. Я жертва, моя жизнь – гребаный кошмар, но разве это делает меня плохим человеком? Леонель!

Но Леонеля не было, больше не было – ни со мной, ни с его родной матерью, ни здесь, ни в другой жизни. Где Леонель, что они с ним сделали, что с ним стало? Плакать не было смысла, потому что такую боль не выплачешь. Моя боль навсегда со мной, в отличие от Леонеля, и последнее, что я сделала – это поцеловала его, пока он спал. Я не попрощалась с ним, он не знает, что я его поцеловала и как сильно я его люблю. Леонель ничего не понимает, он и представить себе не может, сколько любви я ему отдала и как много он для меня значил. Леонель пропал. Леонель пропал.

Так проходили мои дни, пока однажды я не проснулась от яркого солнца, бьющего сквозь жалюзи, и не поняла, что нужно избавиться от всех его вещей, поэтому я положила их в пакет, хорошенько его завязала и заклеила скотчем, вышла на задний двор и стала копать сухую землю ложкой; выкопав уже достаточно глубоко, сходила за кухонной лопаткой и копала до тех пор, пока пакет с вещами Леонеля не поместился в яму полностью. Потом я засыпала его землей. Так я его похоронила. Я не знала, что еще делать. После я приняла ледяной душ, будто наказывая себя, но легче мне не стало. Я прибрала дом, отмыла плиту и прошлась шваброй по полу. Навела чистоту. Полила водой с моющим средством землю на заднем дворе, чтобы никто не заметил, что там копали. Потом закрыла на ключ домик с двумя двориками – мою мечту – и ушла.