Пустые дома

Лучше бы я была сиротой, подумала я, такого отца врагу не пожелаешь. Я расстроилась, конечно, но с ума не сошла, потому что… ну узнала я неприятную правду, ну и что с того? Или когда Рафаэль пришел за вещами с Бомболочей. Тогда тоже впору было сойти с ума, наверное, поэтому Бомболоча не смел посмотреть мне в глаза. Он даже не поздоровался. Ах ты ж сукин ты сын, подумала я, но промолчала. Я только поторопила Рафаэля, сказав, что мне надо уйти. Я соврала – просто мне было обидно, что он уходит вот так, будто мы друг другу чужие. В тот день, я это очень хорошо помню, Леонель даже попросился к нему на ручки. Рафаэль нервно улыбнулся и потрепал его по голове, как собаку. Чтобы занять его, он подал ему с пола игрушку. Я смотрела, как он распихивает вещи по мусорным мешкам и как они с Бомболочей выносят из дома его компьютерный стол и кресло. Уже во дворе Рафаэль помахал мне рукой на прощание. Я улыбнулась ему и закрыла дверь, и, хоть внутренне мне и хотелось плакать, я решила, что этот придурок не заслуживает моих слез, и только сделала несколько глубоких вдохов у двери, и все.

Об этих моментах, когда я чуть не сошла с ума, я думала, натягивая на себя старую толстовку и штаны, чтобы пойти искать маму. Еще не рассвело, поэтому было темно и на улицах никого. Я не знала, в какую сторону бежать. Уже на проспекте до меня дошло, что бросаться абы куда смысла нет. Я не понимала, как все могло произойти так быстро и почему я растерялась, почему не защитила Леонеля, не выхватила его вовремя из ее рук. У меня помутнело в глазах, я вернулась домой и набрала Рафаэля.

– Мама забрала Леонеля! – завизжала я в трубку.

– Куда?

– Откуда мне знать!

– Ну и забей, – ответил он хриплым голосом спросонья.

– В смысле – забей?! Придурок!

– Ой, ладно, дело твое…

– Гребаный урод, гори в аду вместе со своей мамашей!..

Я швырнула телефон о пол.

Как я могла забить? Я собрала волосы, с которых все еще капала вода, и пошла к маме, но ее дома не оказалось. Как что нужно – так ее никогда нет, и никогда не знаешь, что от нее ожидать. Как тогда – ударила меня ни за что ни про что, а мне было всего-то восемь лет, и я всего лишь сказала ей, что мой брат разбил чашку, когда мы с ним мыли посуду. Она сидела в гостиной и красила ногти. Ну и вот, я ей сказала, что брат разбил чашку, а она спросила, чего я от нее хочу, то есть сделала меня крайней.

– Накажи его…

– Хорошо…

– Прямо сейчас накажи… – сказала я.

Тогда она встала и влепила мне тапком по руке. Я заплакала.

– Ябеды мне тут еще не хватало, не смей ябедничать, мерзавка!..

Но пока я шла на остановку, с которой планировала сесть на автобус, чтобы доехать до ее дома и посмотреть, там ли Леонель, я думала – ну а как с ними по-другому? И хотела даже пойти в участок и рассказать, что она сделала, но это было невозможно, и я это хорошо понимала.

Беда была в том, что я никак не могла успокоиться; с каждой минутой я дышала все чаще и все больше у меня крутило живот. Наверное, из-за адреналина я вошла в состояние предельной концентрации, потому что я очень быстро шла к остановке, ничего не замечая вокруг, и моей единственной целью было: сесть в автобус, приехать, найти. И даже несмотря на то, что я ненавидела ездить к бабушке, ведь там жил мой дядя, в этот раз мне ничего не стоило поехать к ней и меня даже не тошнило оттого, что он в любой момент может войти в комнату – ничего такого. Я чувствовала себя сильной и готовой на все – только бы нашелся мой сын. Я позвонила в дверь, вышла бабушка, уже старая и плохая, и сказала, что мамы нет.

– Правда нет?

– Нет, нету, – ответила она и загородила собой проход.

– Дай тогда войти, я хочу проверить, что ее правда нет.

– Нету ее, – уперлась она.

– А дядя?

– И его нет.

– Тогда дай войти.

– Не дам, нету тут никого.

Я посмотрела на нее с ненавистью. Я всегда ее ненавидела. Не надо было ей никого рожать – ни маму, ни дядю. Не надо было разрешать моей матери рожать, особенно меня. Я думала настоять, чтобы она пустила меня внутрь, но, видимо, в глубине души я сама боялась этой встречи. Поэтому я стала медленно уходить.

– Если я узнаю, что она была тут, а ты мне соврала, я проломлю голову и тебе, и твоему сыну-уроду, поняла?

– Дочери всегда вырастают неблагодарными, я всегда это говорила.

– В смысле?

– Жертвуешь собой ради детей, а в ответ сплошная неблагодарность.

– Это только когда мать – уродина, – огрызнулась я, уходя.

Потом я еще раз зашла к маме и подождала ее на ступеньках, но наступила ночь, а она так и не объявилась. Я пыталась отвлечься, но в голову неизбежно лезла мать Леонеля. Я думала о ней до самого дома. Мне было так больно, что словами не описать, и ничего не помогало, и в итоге я бросилась в кровать и стала просить брата, чтобы он забрал меня к себе и чтобы меня тоже утопили в цементе, но будем реалистами – никто не станет марать руки о такое ничтожество, как я.