В общем, решили с мамой поехать на родину (в широком географическом смысле) предков. Середина восьмидесятых. Ехали ночью на поезде дальнего следования с Савёловского вокзала. Сейчас уже не помню, был ли это поезд Москва — Углич или прицепной вагон в составе поезда до Рыбинска. Места у нас были в общем вагоне. Такая разновидность размещения пассажиров в вагонах в РЖД уже почти или совсем не практикуется, а тогда практиковалась повсеместно. Это крайне мучительный, дикий способ рассадки. По планировке — плацкартный вагон, только не с мягкими, а с жёсткими деревянными лавками. В каждый из девяти отсеков продавалось не шесть, как в плацкартных вагонах, а девять билетов. Все билеты по умолчанию считались сидячими, предполагалось, что на каждой лавке (на двух обычных и одной боковой) будет сидеть по три пассажира. Верхние полки тоже присутствовали, но на них не продавали билеты, их занимали наиболее наглые или раньше других пришедшие пассажиры. Некоторые особо ловкие и гибкие залезали на третьи (багажные) полки в нарушение правил железнодорожных пассажирских перевозок. Матрасы и бельё не выдавались. И вот в нашем с мамой случае это был именно такой вагон. Лето, вагон переполнен, жара, духота, вонь физических тел. Нам с мамой каким-то образом удалось лечь, хотя нас нельзя было отнести к категории наиболее наглых пассажиров, скорее, наоборот. Даже и не помню, как мы заняли эти привилегированные (смешно звучит) места. Мама разместилась на обычной верхней полке, я на боковой. Внизу бесконечно суетились, шумели и ругались какие-то пассажиры с ребёнком, ребёнок постоянно чего-то громко требовал, это был тихий (громкий) ужас, и я вдруг, к своему полнейшему удивлению, издал удивительный набор звуков «а-можно-потише», и, к моему совсем уж тотальному изумлению, внизу действительно сделалось потише и даже почти совсем тихо. Мама потом тоже высказалась в том смысле, что не ожидала от меня такого выступления — ей это, очевидно, понравилось.
Я обожал железные дороги, любая поездка была прекрасным приключением, но конкретно эта была сильно омрачена лютой трешовостью общего вагона. Почти никакого железнодорожного очарования в этом путешествии не было. Хотя всё равно было. Запомнилось чудесное название Белый Городок. Ещё до поездки нашёл эту станцию на карте и очень хотел мимо неё проехать, и вот среди ночи проводница крикнула «Белый Городок», поезд остановился около каких-то тусклых огоньков, и был в этом какой-то тревожный ночной железнодорожный кайф. И потом утром, после Калязина, лежал на неудобной жёсткой боковой верхней полке и пытался смотреть через верхнюю часть окна на проплывающие мимо деревья, траву и крошечные полустанки (просто кривенькие таблички у земляных площадок-платформ) — Чигирёво, 12 км, Кулишки, — и было приятно и странно-интересно ехать по этой крайне малодеятельной линии, по которой поезд ехал с черепашьей скоростью, покачиваясь на древних, раздолбанных рельсах.
Потом погуляли по Угличу, посетили достопримечательности (запомнилась церковь Димитрия на Крови), доехали на автобусе до Ярославля, там тоже погуляли и вернулись ночным поездом в Москву. Это уже был нормальный плацкартный вагон, снова верхняя полка, но уже не боковая и не деревянная, а обычная, мягкая, с матрасом и бельём. Запомнилась далёкая лента Волги, пылающая в закатном свете, и сладчайшее засыпание после долгого, физически тяжёлого путешествия. Тогда организм был способен сладко засыпать на верхней полке. К сожалению, эту способность он уже очень давно утратил.