Путь

Община составила две грамоты и выдала их семьям убитых. Одна из этих грамот была в руках у моего свекра. В ней удостоверялось, что старик (имярек) не является убийцей, что он отдал свою жизнь для спасения общины, что в синагоге в Ружанах о душе его будут молиться вечно, а семья его получит фамилию Закгейм, что означает «зерех кейдеш гейм» — семя его священно. Род его должен продолжаться во веки веков, и если не будет наследника мальчика, то дочь, выйдя замуж, передаст эту фамилию своему мужу.

Дед прочел мне грамоту и вопросительно посмотрел на меня.

— Если он будет необрезан, я не смогу отдать ему этой грамоты, а он является наследником рода.

Мне очень хотелось получить этот свиток и очень жаль было старика, который сильно надеялся, что теперь уж я не устою.

Но я устояла. Оскорбленный, он вышел из комнаты и унес свое сокровище.

Деда давно нет в живых. Во время войны пропал свиток. Последнему Закгейму, сыну моего сына, скоро исполнится год. Он учится ходить. Он еще не умеет держать равновесие и качается на своих пухлых ножках. Я смотрю на него и думаю: сколько бурь пронеслось над человечеством с семнадцатого века, когда «на веки вечные» выдана была грамота семье Закгейм…

Один Закгейм, председатель Ярославского горисполкома, в 1918 году был растерзан во время белогвардейского мятежа. Четверо убиты на войне. Несколько человек погибли в печах Освенцима.

Мой муж расстрелян в подвале Лубянки в 1936 году.

И все-таки передается эстафета. В этом крошечном существе течет кровь его прапрапрадеда, отдавшего жизнь за общину.

Что ждет его в конце страшного двадцатого века и в еще более страшном веке двадцать первом?

А может быть, вывезет кривая и продлится род «во веки веков»?

О национальном чувстве

Я — еврейка.

Я — человек русской культуры. Больше всего на свете я люблю русскую литературу. Еврейского языка не знаю. Религиозность мне чужда. Мама моя родилась в Москве, отец — в Смоленске, откуда был привезен в Москву в тринадцать лет. Отцы матери и отца были николаевскими солдатами, прослужившими в армии по двадцать пять лет и получившими за это право жительства во всех городах, так что мир черты оседлости, мир еврейских местечек ни мне, ни моим родителям знаком не был. Я всегда ощущала Россию как свою Родину.

В молодости я была не похожа на еврейку и очень часто натыкалась на антисемитские высказывания. Например, когда мне было пятнадцать лет, я жила с мамой в Кисловодске, где мама работала портнихой, в парке ко мне подошла женщина и предложила двадцать билетов на ванны. Это был дефицит, и я с удовольствием купила ненужные ей билеты.

— Сегодня уезжаю, — сказала она мне, — да жалко, билеты не использовала. Некогда мне, а два часа бегаю по парку, ищу русское лицо — все жидовки попадаются, весь Кисловодск заполонили!

Я отдала ей деньги, а на прощание сказала:

— Должна вас огорчить. Билеты достались мне, а я еврейка.

Моя собеседница фыркнула и убежала.

Чтобы избежать подобных случаев, я всегда при первом знакомстве старалась как-нибудь упомянуть о своей национальности.

Я очень остро воспринимаю малейшее проявление антисемитизма. Беды еврейского народа меня глубоко трогают.

Знаете ли вы, что такое кантонисты? Наверное, очень смутно. Я сейчас приведу свидетельство Герцена, который столкнулся с этим страшным явлением, и так написал о нем, как я, конечно, написать не могу.

Разговор Герцена с офицером в вятской деревне[3].