Путь

Эти стихи не предназначались для публикации. Я слагала их потому, что записывать было нельзя. А хотелось запомнить, унести в будущую жизнь (а вдруг она будет!). Она наступила. Может быть, кому-нибудь будет интересно прочесть их, как дневниковые записи, как свидетельские показания долгих, бесконечно долгих лет заточенья, бесправия.

Ольга Адамова-Слиозберг, 1988 год

Из тьмы

Пронзает сердце острая игла…
Всё та же камера, всё то же пробужденье.
В окно через решетку льется мгла,
И знаменует утра приближенье.
Четыре бьет. Настал мой час томленья.

Но час проходит. В пять уже светло.
Беру французский вычурный роман
И уношусь под небо дальних стран,
Где жизнь легка и где всегда светло.

Там женщины нарядны, точно птицы,
Там о любви мужчины говорят,
Там героине, верно, не приснится
Ни эта камера, ни этих прутьев ряд,
Ни дверь с глазком, ни черная параша,
Там на оправку не приходят звать…
Но в самом деле уж пора вставать.
Бьет шесть, гремят замки…
Эх, жизнь — жестянка наша!..

День тянется, как нагруженный воз.
Обед. Прогулка. Книги. Разговоры.
Порой случайные бессмысленные споры.
И, наконец, событие — допрос.

И снова ночь. И снова предо мною
Воспоминания проходят чередою.

И не могу я прошлому простить!
Как мало сделано! Как мало я жила!
Ужель конец? Нет, слишком рано.
Моя душа — одна сплошная рана.
И страстно, страстно хочется мне жить.

Лубянская тюрьма, 5 мая 1936 года

После приговора

Когда ниже упасть нельзя,
Когда всё потеряно,
Познается цена вещам,
Словам и верованиям.

Если зажжется во тьме
Факелом сердце горящее,
Значит, навстречу мне
Встало Настоящее.

Жалость, сильнее, чем боль,
Сильнее, чем жажда жить,
Нас повенчала с тобой…
Это ли, друг, забыть?

Крепко проверено мной:
В страшный судный час,
Девочка, мальчик мой,
К вам душа рвалась.

В час, когда руку дать —
Значило — вместе пасть,
Не усомнилась я в вас,
Сестры, отец и мать.

Если в этой тьме
Сердце рванется спящее,
Значит — даже тюрьме
Не убить Настоящее.

1936 год

Книги