Путь Базилио

позволь мне именовать тебя par lettre так же, как я это позволяю себе на наших рандеву. Для меня эта небольшая привилегия — знак доверия, а это письмо в высшей степени доверительное. Ибо я намереваюсь — о, как я желал бы написать «вынужден», но остатки хорошего вкуса не дозволяют мне прибегнуть к столь жалкому оправданию — поделиться с тобой тем, чем делюсь неохотно и редко даже с тобой. А именно — сомнениями.

Вчера ты просил меня составить характеристику на нашу новую сотрудницу, крысу Шушару, занимающую место младшего экзекутора. Хорошо подумав, я осознал, что не могу этого сделать. Ибо характеристика должна быть справедливой или несправедливой, но однозначной, дабы служить основанием для принятия управленческих решений. Увы, именно этой однозначности оценок я и не могу тебе предложить.

Начну с начала: не мною сказано, что всякий торопливый терпит лишение[111]. Такового добра у меня и без того довольно; не будем умножать скорбь.

Если помнишь, вначале я был настроен по поводу этого назначения скептически. Однако в ходе собеседовании госпожа Шушара произвела на меня впечатление настолько благоприятное, насколько это вообще возможно для существа её пола и основы в отношении такого субъекта, как я. Иными словами, я отозвал свои возражения.

И значешь что? У меня пока не было случая об этом пожалеть. Напротив, за недолгое, время нашего сотрудничества Шушара проявила себя столь полезной, сколь мне и не мечталось.

Тебе ли не знать, Лё, что талант — а я дерзновенно, но небезосновательно мню себя отмеченным неким талантом, пусть невеликим, но подлинным — зачастую бывает эгоцентричным. Отдавая сок души своему призванию, он редко находит в своём сердце силы для самой простой признательности ближним. Есть, однако же, случай, когда и закоснелое сердце отзывается искреннейшей благодарностью. Я разумею ситуацию, когда некий благодетель снимает с нашей души груз неприятных, обременяющих обязанностей, отравляющих наслаждение чистым творчеством.

Так вот, именно такие чувства я испытываю к госпоже Шушаре.

Ты хочешь знать причину, Лё? О, я испытваю его всего лишь — но как мне дорого это «всего лишь»! — потому, что она освободила меня от докучной работы с наказанными девочками, которую я исполнял — признаюсь, наконец, в этом — без должного старания, как бы отбывая повинность. Безупречная работа госпожи Шушары дала мне силы и время сосредоточиться на моём истинном предназначении — на наказании мальчиков.

Более того! Именно наблюдения за стилем и манерой работы госпожи Шушары навели меня на новые и глубокие — не побоюсь этого слова — мысли, которые я изложил в обширном эссе «Розга, Хлыст, Ремень: вечное золотое переплетение». Я написал этот текст — который, надеюсь, займёт достойное место среди прочих моих трудов, посвящённых данной теме — всего за сутки, в приступе духовной инспирации того самого свойства, о котором хорошо сказала Цветаева: «дуновение вдохновения». Именно вдохновение — «лёгкий огнь, над рогами пляшущий» — двигало моим пером, когда я писал строки о чисто внешнем, душевном страхе самки перед болью, и глубоко интимном, духовном ужасе самца перед тем унижением, которое несёт страдание. Ибо самка, по природе своей низкая, унижена быть уже не может, а подлинно унижен и сломлен может быть лишь самец, особенно молодой самец, то есть мальчик. Именно унижение истязуемого мальчика вдохновляет подлинного педагога, который принимает судороги распластанной, раздавленной души ребёнка и как вернейшее орудие воспитания, и как сладостную награду за свои труды… Но прости меня, Лё, я вновь увлёкся любимой темой. У нас ещё будет время и повод поговорить об этих интереснейших вещах — но сейчас моим пером водит долг и ничего кроме долга.

Итак, никаких внятных претензий к госпоже Шушаре у меня нет. Напротив, я искренне восхищаюсь ею как ценнейшим сотрудником, и благословляю тебя за такое приобретение.

И всё же, Лё! Меня терзают смутные сомнения! Не подкреплённые ничем, кроме моего многолетнего педагогического опыта.

Через мои руки прошло столько разнообразных существ, что я volens nolens научился различать по их виду и поведению некие важные для педагога признаки. Это касается, в числе прочего, признаков вины, сокрытия тайны и вынашивания дурных замыслов. Я не могу ясно и отчётливо объяснить, в чём именно заключаются они — а если бы смог, то вошёл бы в историю педагогики в совершенно ином качестве, нежели то, на которое я ныне смею претендовать. Увы, речь идёт о тонких, еле заметных моментах, постигаемых лишь интуитивно. И всё же я отчасти владею этим немым языком. Я зачастую различаю в смиренном льстеце признаки скрываемой вины, на лице покорного и прилежного ученике затаённую злобу, во взгляде тихони — след задуманной им дерзкой шалости. В подобных случаях я провожу своё собственное дознание и редко оказываюсь неправ.

Так вот, дорогой Лё, нечто подобное я подмечаю и за нашей новой сотрудницей. И меня это беспокоит — чем дальше, тем больше.

В чём конкретно я обвиняю Шушару? Увы: не знаю! У меня нет ни улик, ни доказательств, ни даже гипотез. Я не имею ни малейшего представления, в чём состоит её вина, прошлая или будущая. И всё же у меня сложилось стойкое впечатление, что она нечто скрывает, ожидает чего-то, а также таит в себе намерения, о которых мы и не подозреваем. У неё это на морде написано.

Кто порекомендовал тебе эту сотрудницу, Лё? Чем обосновал свою просьбу? Что вообще известно о её прошлом?

Умоляю, Лё, отнесись к моим словам серьёзно. Мы обитаем в храмине из брения, которой основание прах. Иными словами, наше с тобой благополучие зависит от репутации школы. И если она пошатнётся, наши надежды истребятся скорее моли.[112]

Искренне твой Огюст.

[Частная переписка, передано с бэтменом]

Л.Ст. Тененбойм — Огюсту Викторианскому

Дорогой Оги!

Я получил твоё письмо насчёт Шушары. Мне приятно, что ты беспокоишься о репутации школы. Но беспокоишься ты зря.

Хотел бы на этом и закончить, но тебя это вряд ли устроит. Поэтому введу тебя в курс дела, при условии, что это останется сугубо между нами.

Девушку порекомендовал мне один старый знакомый. Он существо старое и непростое. Так что я предложение принял, но всё-таки поставил вопрос — что ему действительно нужно. Оказалось, мелочь: шкура какой-то заготовки, которая то ли обучается у нас, то ли собирается обучаться. Зачем — не знаю. Старик со своими причудами. Для нас важно, что штраф он заплатит сам и к тому же сделает пожертвование школе.

В последнее время смертность среди учеников сильно снизилась, вреда для нашей репутации не будет в любом случае.

Хотел бы написать, что заготовка — самочка, но увы, мальчишка. Но не жалей. Ты любишь работать с мясом, а это доширак. Какой-то бамбук. Не твой, короче, клиент.

Спокойно работай и не бери в голову. Л.