Воскресенье приходского священника в глуши глухой никогда простым не бывало. Отец Амор Даг испытывал это на своей шкуре уже который год, был ли он диаконом при отце Антонии Малом, или вот – сейчас, самостоятельный и независимый иерей в крохотной деревушке, у которой и названия толком не было. Шесть утра – а из одной двери высунулось любопытное лицо и поздоровалось, из второй вышла статная матрона вроде как за водой, но ровно в тот момент, когда отец Амор с двумя сопровождавшими его пацанятами проходил мимо. Она-то, эта досужая мэтресса, так ловко подгадывала свою и своего собеседника траекторию движения, чтобы преградить ему дальнейший путь, и пока не выведает, что снилось, чем завтракал, чем будет заниматься до заката, не давала пройти. Сама тоже рассказывала – выплескивала на голову несчастного отца Амора бесконечные сплетни, жалобы, которые перемежались причитаниями типа «Простите мне мое злословие», «Не подумайте, что я жалуюсь/осуждаю» или чем-то подобным. У отца Антония Малого было замечательное спасение от схожих особей – огромные часы, на которые можно было поглядывать с озабоченным видом и, сурово хмурясь, говорить: «Дорогая Эн, я полностью согласен, очень мудрое замечание, очень трогательная история, так что давайте-ка продолжим ее в более уместной обстановке. Например, после полудня, после мессы. А сейчас мне пора по долгу службы». И бегом от нее. Отец Амор начинал хмуриться и тянуть шею, выглядывая что-то в той стороне, где располагался приют, уже за два дома от того самого; тетушка Николь выходила из дома и – восхитительная актриса – удивлялась, как будто это не случалось каждое воскресенье, а то и два раза на неделе: «Отец Амор! Так рано! Какое трудолюбие! А вот тот, который был раньше, который теперь в городе, его никогда раньше девяти утра по столичному времени видно не было». Отец Амор предполагал, что если его переведут в какую дыру поглуше, чтобы, а сюда, на обжитое уже место, назначат кого-то чуть более успешного, чем он, тетушка Николь наверняка будет восклицать его преемнику, едва завидев: «Какое трудолюбие! А вот отец Амор только своим приютом и занимался, никакой заботы о простых трудягах, которые типа здоровые, не проявлял». Или что-то такое.
Ребята, его сопровождавшие, притихли, съежились, попытались спрятаться за его спиной. Тетушка Николь утвердилась на улице, сложила на груди руки с видом ссыльной императрицы и принялась за дайджест сплетен. Феноменальные у нее были способности: тетушка Николь знала все семьи в ближайших округах, способна была проследить родственные связи до четвертого колена, знала даже, что случалось с более удачливыми людьми, которые либо умудрились обосноваться в городе, либо на рудниках оказались не простыми рабочими, а надзирателями – и это за триста километров. И все это она считала своим священным долгом вывалить на голову несчастного отца Амора. Он подозревал, что тетушке Николь страстно хотелось сказать – даже не так: говорить, каждый воскресный вечер говорить всем, кто оказывался в пределах досягаемости – что именно она, простая, смиренная грешница, рассказала какой-то случай, который вдохновил отца Амора на проповедь, кстати, заметили, какая она была замечательная? Пока он был достаточно ловок, чтобы избегать таких казусов; но и тетушка Николь осваивала все новые темы.
А может, отец Амор придумывал себе очередного дракона, с которым следовало сражаться; а может, она была куда проще и не обладала ловкостью, которую приписывал ей отец Амор. Скорее всего, не мешало бы связаться с отцом Антонием Малым, покаяться в многомудрии и пристрастности. Или еще чем-нибудь. Просто пожаловаться. Просто поговорить с человеком, который способен понять даже те вещи, которые сам отец Амор отказывался признать в себе.
Совершенно забавно, что это было привычным путем мыслей отца Амора. Тетушка Николь подходила ко второму блоку своих новостей, отец Амор сосредоточенно смотрел на огромные часы на запястье, подходил к ней совсем близко и говорил трагичным голосом:
– Мне бесконечно жаль прерывать ваш невероятно интересный рассказ, но мне действительно пора. Не следует пренебрегать своими обязанностями, дорогая Николь.
Ребята за спиной, заслышав эти слова, радостно ыгыкали и срывались с места. После пары прощальных фраз и сам отец Амор сбегал от тетушки Николь. Пакостливая мелочь, но физиономия благочестивой дамы, вынужденной произносить: «Увидимся в церкви», – вдохновляла его на подвиги получше мечты об отпуске в Европе.
Приют был оборудован в лачуге, сильно удаленной от деревни. Ее саму помогали строить все те же подростки из воскресной школы, да рабочие с рудников внезапно решили принять участие. Отец Амор пытался узнать у старосты, как правильно оформить возведение постройки, кому платить земельный налог, но староста лишь недоуменно молчал. Чтобы земля, да принадлежала кому-то, кроме общины? Странная мысль. Так что отец Амор просто спросил: где можно сделать это. И староста, помявшись, махнул рукой на запад.
– Только подальше, – угрюмо попросил он.