Путь Гегеля к «Науке логики» (Формирование принципов системности и историзма)

Итак, вся сложность революционных событий померкла перед «ужасным», как выражается Гегель, обликом революционного террора; «единственным произведением» революционной свободы стали в глазах Гегеля бессмысленно и безжалостно срубаемые человеческие головы. Заключением раздела является напоминание, что весь сей ужас неверно приписывать нескольким «злоумышленникам» – его надо записать на счет «всеобщей воли» ⁴⁹. Автору, который через все противоборствующие крайности до сих пор умудрялся протаскивать идею целостности движения и его необходимости, тут приходится туго. Гегель, с одной стороны, утверждает, что «из этой сумятицы» (читай: из революции) дух оказался отброшенным назад. Но как же диалектика? Найдена спасительная формула: дух «только освежился бы и помолодел» ⁵⁰, если бы сознание и самосознание не проделали своего рода холостое движение; абсолютная свобода совершила насилие даже над диалектикой, ибо ей удалось «сгладить в себе самой противоположность всеобщей и единичной воли» ⁵¹. Вот оказывается, как и почему пробуксовали и даже откатились назад колеса истории.

Однако не продолжалось бы дальнейшее системное движение, если бы, с другой стороны, что-то в «ужасной» действительности не поддерживало его связь с всеобщностью. Все надежды Гегель возлагает на «чистое знание» и «чистую волю» – они олицетворяют для автора немногие нравственно чистые силы, ничем себя не запятнавшие; они не были сущими «в качестве революционного правительства или анархии, стремящейся установить анархию, и себя – не в качестве центра данной партии или ей противоположной…» ⁵². И вот такие «беспартийные» чистые воля и знание как бы выносят на свет божий теплившуюся и в кровавом месиве революции, террора искру моральности, искру попранной веры. Задергивается занавес, чтобы закончить обобщенное феноменологическое действие, призванное автором подвести черту под изображением «крайностей» революции, и занавес поднимается, чтобы снова вернуть феноменологическую систему к почти что потерявшейся теме нравственности. Нравственность (Sittlichkeit) же, как это ни парадоксально, вышла из купели огня и крови не только живой, но в новом, более высоком облике моральности. Великая необходимость должна была восторжествовать. На повестку дня «бытия общественности» еще явственней, чем прежде, встали проблема долга и совести; рождается «моральное мировоззрение», которое, в свою очередь, проходит через различные стадии развития и предстает в самых многообразных гештальтах, каждый из которых объективирует его противоречия (а их, как говорит Гегель, пользуясь словами Канта, «целое гнездо» ⁵³).

От раздела о моральности, где анализ Гегеля как бы отдыхает от «ужасов» революции в более отвлеченных рассуждениях о долге, совести, поступке, совершается – через откровенно недиалектическую идиллию примирения всяких раздвоенностей и отчуждений ⁵⁴ – переход в сферы религии и абсолютного знания, или философии, где феноменологический анализ, по существу, уже «выдохся». Являющийся дух наскоро пробежал через произвольно выбранные гештальты (например, применительно к религии типологически предстали некоторые верования и доктрины, а применительно к искусству – религиозное искусство).

На последних страницах «Феноменологии духа» Гегель хочет связать свое представление о проделанном движении с дальнейшей работой, что делается благодаря двойственному толкованию понятия «отрешения». Надо сказать, что двуслойная эксплуатация одного и того же слова увеличивает сбивчивость, противоречивость, поспешность заключительного текста (который после описания «ужасов» вообще сделался тусклым и по сценическому действию; оживляется он только тогда, когда автор пишет самые последние слова книги).

С одной стороны, Гегель утверждает, что дух, дескать, «замкнул движение своего формирования», «достиг стихии своего наличного бытия, понятия», что он понял необходимость проделанного ранее движения и усмотрел ее в том, что совершилось «чистое движение отрешения». Отрешения – от чего же? Оказывается, от самого важного в проделанном движении – «различия между знанием и истиной» ⁵⁵. Постулируется, что эта сама наука требует «чистоты» понятия, требует безмятежного, спокойного шествия духа, все гештальты и злоключения которого остались позади. Совершилось «отрешение» как бы во имя науки.