Путь Грифона

– Да нет же, – не согласился Суровцев, – совсем не авантюрная… Просто не везло…

– А по наградам этого не скажешь, – не согласился Эйтингон.

Набор орденов советских тоже был более чем интересным. За каждым была своя история. Орден Красного Знамени был получен за Финляндию. Орден Александра Невского первой степени был вручён за срыв вражеской операции на Ладоге. Орден Отечественный войны за разработку операции «Курьеры». Были ещё два полководческих ордена, оба второй степени. Орден Суворова и орден Кутузова были получены за участие в планировании контрнаступления на Курской дуге и за наступательную операцию «Багратион» в Белоруссии. Медали опять же… Юбилейная медаль «Двадцать лет РККА». За боевые заслуги. За оборону Москвы. За оборону Ленинграда.

– Личного архива у меня нет. Но есть один вопрос, касающийся документального подтверждения моего существования, – придвинув к орденам наградной наган от командования Первой конной армии, произнёс Суровцев.

– Задавайте свой вопрос. Если сможем – ответим, – пообещал за себя и за Эйтингона Судоплатов.

– Где находится сейчас и где будет храниться моё личное дело?

– Какое из них вы имеете в виду? Личное или служебное? – спросил уже Эйтингон.

– Я разумею то, на котором в графе «агентурный псевдоним» написано «Грифон»… Я видел его на столе у Павла Анатольевича и на столе начальника разведывательного управления Фитина.

– Вопрос непростой… Слово «грифон» вписал своею рукой товарищ Сталин. Значит, место хранения не наркомат, – сделал вывод начальник четвёртого управления НКВД.

– Пусть вас это не тревожит, – высказал своё мнение Эйтингон, – после операции вашего исчезновения в том деле появится только справка о прекращении делопроизводства. Естественно, с указанием причины. Она, причина, как мы с вами решили, будет более чем уважительной.

– Ну что ж. Пусть будет так. В конце концов, моё будущее туманно, но может сложиться так, что оно более выигрышное, чем даже у вас, – улыбаясь, согласился генерал.

– Что вы этим хотите сказать? – скорее интуитивно, чем исходя из логических умозаключений, тревожно спросил Судоплатов.

– У вас положение более опасное, чем у меня, – заявил генерал.

И если улыбчивый Эйтингон продолжал как ни в чём не бывало загадочно улыбаться, то Судоплатов почти разозлился:

– Чем это опаснее? – искренне недоумевал генерал-лейтенант государственной безопасности.

– Товарищ генерал намекает на наши непростые биографии, – теперь без улыбки предположил Эйтингон.

– Вы правильно меня поняли, Наум Исаакович. Устранение Троцкого вам никогда не простят по обе стороны нашего невидимого фронта. Политические круги не забывают про уничтожение своих представителей. А противоположные им силы имеют обыкновение менять свои взгляды в зависимости от политической конъюнктуры. А то и вовсе отказываться от многого из того, что они ещё вчера вытворяли. А уж как они не любят свидетелей и исполнителей своих прежних замыслов и дел – в словах не опишешь. Бойтесь мести за ликвидацию Троцкого… Теперь говорят, что Ленин живее всех живых. Вы уж простите за контрреволюционное высказывание, но, думается, что блистательный Лев Давидович куда живее несравненного Владимира Ильича. Я не провидец, Павел Анатольевич и Наум Исаакович, но с большой долей вероятности могу утверждать, что так или иначе, но пламенного революционера Троцкого вам ещё припомнят. Было бы лучше, если кто-нибудь проломил ему череп лет на двадцать пять раньше вас. Впрочем, и так всё случилось вовремя. Сейчас в пломбированном вагоне в Россию отправить западным мудрецам положительно некого. И мы меньше всего желали бы, чтоб после войны сюда опять заслали какую-нибудь революционную компанию.

– Кто припомнит? – совсем уже зло поинтересовался Павел Анатольевич, пропустив совсем уж контрреволюционное высказывание про пассажиров пломбированного вагона.

– Спросите у пророков, – попытался отшутиться Суровцев.

– У нас с недавнего времени завёлся один пророк, – в этот раз без своей обычной улыбки сказал Эйтингон, – Мессинг его фамилия. Работает артистом. У него, что ли, спросить?

– Душа норовит бросить бренное тело, отчаянье числя за зло… Угадывать мысли – опасное дело и пакостное ремесло, – вдруг заговорил генерал стихами.

– А это ещё откуда? – спросил Эйтингон.

– Малоизвестные стихи Фёдора Тютчева. Называются «Пророк», – ответил Суровцев.

– Врёте? – беззлобно поинтересовался Эйтингон.

– Конечно, – легкомысленно подтвердил генерал.

– Так кто, по-вашему, не простит? – всерьёз встревожился предыдущим заявлением Суровцева Судоплатов.

– А это вы уж сами определите. Может так статься, что кроме как в советской тюрьме и укрыться будет негде, – без всякого сомнения в голосе заявил Сергей Георгиевич.

– Типун вам на язык, – беззлобно парировал Эйтингон и опять заулыбался своей хитрой улыбкой. – По-хорошему, ваше назначение надо бы хорошенько обмыть, – неожиданно заявил он, – да что-то компания подобралась странная какая-то. Павел Анатольевич спиртное на дух не переносит. Вы, товарищ генерал, идейный противник пьянства. Мне ничего другого не остаётся, как только помалкивать.