Путь искупления

Эдриен отправился не на разрушенную ферму, которую по-прежнему считал своим домом. Вместо этого двинулся вдоль реки, прислушиваясь к влекомым ветром звукам и тщетно ожидая услышать среди них голос, который упорно отказывался проявляться. Разговаривала вода. Разговаривали листья, ветки, подошвы его ботинок. У всего, что двигалось, был свой голос, но ни один из них не предлагал ему то, в чем он так отчаянно нуждался. Только Эли Лоуренс знал надзирателей, начальника тюрьмы и тайные закоулки боли, которую испытывал Эдриен. Эли не давал ему рассыпаться в пыль в холодной тьме. Он был той сталью, которая не давала Эдриену согнуться, надежными руками, бережно собирающими воедино ниточки его здравого рассудка.

– Они следят за мной, – произнес Эдриен вслух. – По-моему, они были на ферме. А теперь и у Плаксы.

Никакого ответа не последовало – ни голоса, ни прикосновения, ни ободряющего блеска глаз. Эдриен был совершенно один в ночи. Пробирался вдоль тропы, выискивая дорогу среди камней и топких лужиц, среди сушняка, мха и скользких черных корней. В месте впадения в реку небольшого ручейка берег резко пошел вниз. Эдриен спустился, хватаясь за ветки платанов и сосенок. Прошлепал через ручей, опять взобрался по откосу наверх с противоположной стороны.

– А что, если они еще там? Что, если они что-нибудь ему сделают?

«Не станут они морочиться с адвокатом».

Облегчение обрушилось на голову Эдриена, словно наркотический приход. Он знал, что голос ненастоящий – что это всего лишь отголосок тюрьмы, темноты и тысяч ужасных ночей. Но в течение многих лет это было все, что у него оставалось: голос Эли и его терпение, его глаза во тьме, словно два маленьких притушенных солнца.

– Спасибо тебе, Эли! Спасибо, что пришел!

«Не благодари никого, кроме самого себя, сынок. Этот маленький глюк целиком твой».

Но Эдриен так до конца в это и не поверил.

– Первый день в тюремном дворе. Помнишь? – Эдриен перебрался через упавшее дерево, потом через другое. – Они собирались убить меня за то, что я коп. Ты их осадил. Ты спас мне жизнь.

«Так я же отмотал больше лет, чем могу с ходу сосчитать! Они просто были из тех немногих, кто по-прежнему прислушивался к моим советам».

Эдриен только улыбнулся. Вот скромняга! Ведь до сих пор были живы люди, готовые убить или умереть ради Эли Лоуренса! Опасные люди. Отпетые. До самой своей смерти этот старик оставался голосом разума на тюремном дворе, арбитром, миротворцем. Жизнь Эдриена была не единственной, которую он спас.

– Классно слышать твой голос, Эли! Восемь лет прошло с тех пор, как я видел, как ты умираешь, и просто классно до сих пор его слышать!

«Вообще-то ты просто разговариваешь сам с собой».

– Я знаю. А ты думал, что нет?

«А вот теперь ты пытаешься напарить сам себя».

Эдриен остановился там, где река разливалась шире. Люди сочли бы это странным – то, как он разговаривает с давно умершим человеком. Но и окружающий мир тоже становился все более странным, и об этом напоминал ему каждый звук – скольжение реки, шуршание сосен… Он знал эти края еще с раннего детства, заходил с удочкой на тридцать миль в обе стороны, прошел здесь каждой тропой, забирался на тысячи деревьев, нависающих над водой. Как все это может выглядеть таким чужим? Как может казаться таким непривычным?

«Потому что в башке у тебя творится черт-те что».

– А теперь помолчи, старик. Дай подумать.

Продвигаясь вдоль берега, Эдриен опустил руку в воду реки. Она настоящая, повторял он себе, и совершенно не изменилась. Но небо казалось каким-то слишком широким, деревья – слишком высокими… Выбравшись обратно на тропу, Эдриен постарался не обращать внимания на мрачную правду: что это лишь он один стал другим, что весь остальной мир как крутился, так и крутится себе дальше. Он шел, размышлял над всем этим, и вдруг настолько неожиданно все осознал, что надолго застыл на месте – даже успела подняться луна. Протянув к ней руку, посмотрел, как свет струится сквозь пальцы. Это был первый лунный свет, который он видел за тринадцать лет, и тут же непрошено возникли мысли о Лиз. Не потому, что она красивая – хотя это действительно так, – а потому, что та же самая луна поднималась и в тот вечер, когда он нашел ее у карьера, а потом и в ту ночь, когда она произвела свой первый арест. Он представил ее в этом свете. В лунном. Ее кожу.

«Господи, сынок… Увидел первую симпатичную тетку, и…»

Эдриен рассмеялся, и это был первый искренний смех, который он мог припомнить.

– Спасибо тебе, Эли! Спасибо тебе за это!

«Ты по-прежнему разговариваешь сам с собой».

– Да знаю я! – Он зашагал дальше. – Как правило, знаю.