Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния

— Але! Вы почта? Это Кабанова вам звонит, из двадцать восьмой квартиры, дом четыре по улице Героев войны. Позовите Веру, которая пенсии носит!.. — Прошло немного времени, и бабка опять заговорила: — Вера? Здравствуй! Ты когда нам пенсию понесешь — на другой день? Возьми с собой такую бумагу, чтобы телеграммы писать. Ага, бланк... Только не забудь, слышишь? А я тебя тогда поблагодарю! Да ладно просто так, ты мне просто так, и я тебе просто так. Ну, будь здорова.

Валька выслушала этот разговор с напряженным вниманием. Что еще там задумала бабка, для кого телеграмма? Тем не менее ей самой стало легче: она ведь с детства привыкла полагаться на свою бабу Тосю. Потому что если уж та бралась за какое-нибудь дело, можно было не беспокоиться. В крайнем случае бабка могла постегать Вальку хворостиной, но проблемы бывали улажены. Правда, все это было в детстве, а теперь по зубам ли ей, старой, нынешнее неподъемное дело? Даже и представить себе нельзя, как бабка сладит с Раулем. Ведь у него ум... сила... охрана... деньги, наконец! А у бабки? Только что она зенитчицей когда-то была, умеет воевать. Но ведь сейчас зенитки только в музеях...

12

Как уж там умудрился наш нетипичный бомж в тулупе, что он там наговорил бизнесменам про Нюту, не знаю, но они согласились ее принять. На жестких условиях: она должна шить, сколько надо, вести себя тихо и не просить никакой заработной платы. Вместо платы ей будет кров над головой. Поскольку Нюта была прямо-таки одержима идеей попасть в родные стены, этот договор показался нам приемлемым. Временно, конечно, а там видно будет.

В первый же вечер, когда я привела Нюту к нам, мы с мамой ее выкупали. Я терла ей спину — до чего ж она оказалась тощенькой, почти невесомой! Словно вынутый из целлофана цыпленок с туго-натуго прижатыми к спине крылышками.

Потом мы решили Нюту постричь, потому что в ее светлых и слабых, совсем детских с виду волосах могли оказаться вши. Нюта сама рассказала, что «там» люди спали все вместе, в одной большой комнате. Бросали на голый пол по двадцать — двадцать пять матрасов, которые почти никогда не проветривались. И никаких тебе подушек-наволочек...

Потом мы ужинали и укладывали Нюту спать. В моей пестрой ночной рубашке с оборками она выглядела словно тоненький пестик внутри пышного яркого цветка. Мальвы, например. Перед тем как смежить белесые реснички, Нюта вполне отчетливо произнесла:

— Спасибо вам за все. Но завтра я ухожу домой. Мне надо домой. Я хочу быть дома! — и после этого сразу заснула.

Я тоже стала готовить себе постель, потому что мою заняла Нюся. Укладывая на пол запасной матрас, белье, одеяло, я представляла себе большую комнату, где спят по двадцать — двадцать пять человек. Неукрытые, без подушек, со вшами в волосах. Но человек, как известно, ко всему привыкает. Вот и мои старые знакомые — бомжи — тоже считают верхом комфорта чердак, когда их оттуда не гонят. Интересно, как там бомж в тулупе, пришел ночевать? Все-таки он очень помог нам с Нютой, без него мы бы нипочем не справились с ситуацией...

Этой ночью мне приснился сон, который я уже несколько раз видела раньше. В середине комнаты лежал больной, вокруг которого стояли сочувствующие в белых халатах — хотя их длинные ослепительные одеяния скорее напоминали что-то другое. Да они и сами были особенные: все знали, все могли, кроме того, чтобы собственной силой исцелить больного. Могли навевать прохладу, как будто у них есть крылья, и сыпать в палате веселый звездистый снег.

Узнать о больном приходили посетители, тоже весьма необычные: люди в старинных княжеских нарядах и в военных доспехах, и в монашеских черных рясках. Это были не только мужчины, но и женщины. С прошлого раза я запомнила троих: худую, стремительную в красной кофточке и зеленой юбке... Потом старенькую, со светящейся улыбкой и со слепыми, как будто прищуренными глазами, хотя можно было не сомневаться — она все видела!.. И еще одну, одетую как русская княгиня. Сейчас мне казалось, что эта последняя, глядя, как все они, на больного, отдельно взглянула и на меня.

А больной сегодня выглядел иначе: такой же могучий, широкоплечий, как всегда, но заросший темной курчавой бородой и одетый в русскую вышитую рубашку, черные шаровары и желтые сапоги с кисточками. Его свисавшие с постели руки были сжаты в огромные кулаки, выпачканные человеческой кровью. Рядом на полу валялся окровавленный нож, а из-за пояса выглядывал кистень, тоже весь в крови. Больной был сегодня разбойником Кудеяром, сгубившим много невинных людей. И в этом каким-то образом заключалось все плохое нашей страны: все злодейства, обманы, трагедии, происходящие в ней сегодня. Были там и все мы: Валька, грозящаяся убить врача, и запойный Толик, и одеяльные бизнесмены, и даже я сама, восемь лет пребывающая в депрессии после конкурса. И еще множество лиц, я просто не успела вглядеться.