Путь к океану (сборник)

Штроле ел с завидным аппетитом. От движения челюстей глубокий шрам на его щеке извивался, как живой, и левый глаз широко приоткрывался, придавая лицу капитана алчно-изумленное выражение. Он вни­мательно слушал князя.

– Ты, брат Штроле, мне человек не чужой. Вер­но я говорю? Верно! – сам себе ответил Борода-Капу­стин. – Первое дело – мы с тобой моряки от младых ногтей и можем друг друга понимать. Второе – мы чуть не полгода с тобой душа в душу жили и пуд соли вместе съели. Верно? Верно!

– Это когда вы меня в Сибирь провожали? – спросил Штроле.

– А что ж Сибирь? И в Сибири люди живут.

– Живут, действительно, – подтвердил Штроле.

– Ну, вот видишь! – обрадовался князь. – И как мы с тобою люди свои, а я нынче, почитай, два года с волками живу, то должен я тебе свою душу открыть!

– Ну что же, открывайте, – разрешил Штроле, и глаз его раскрылся, как бы заранее изумляясь.

– Вот... Да не пей эту кислятину, выпей со мною рассейской! – возмущенно закричал князь.

Штроле не отказался выпить «рассейской», и князь продолжал:

– Был на нашей бригантине мичманишка один. Молодой, но толковый, шельмец. Вот когда я вовсе обеспамятел и командовать уже не мог, он весь груз с матросиками на берег и повытаскивал... Может, и сейчас там валяются наши пушки.

– Где? – спросил вдруг Штроле с неожиданным любопытством.

– Постой, не перебивай... Ну вот, как суд окон­чился, отстранили меня. А я даже не очень-то и к серд­цу принял. Слава богу, думаю, наконец-то я – воль­ная птица и сам себе хозяин. Поеду, мол, в деревню доживать свой век. До того я, братец, этому обрадо­вался, что кафтан свой офицерский на радостях в печ­ке спалил и этот вот синий с серебряным позументом построил. А у меня из всего родительского имения одна деревнишка осталась в пятьдесят душ. Пока я служил, родители померли, и все прочее достояние бо­гатая родня растребушила до того чисто, что и концов не найти. Собираюсь я вот в деревню и думаю: ладно, много ли мне надо? Ведь там, в деревне, все свое, а расходов никаких. Бог с ним и с пенсионом. Я ведь обо всем судил по памяти, когда я еще мальцом да недорослем у родителей как сыр в масле катался. Мне деревня все одно как рай представлялась. И уж коли сохранил я что в памяти, так это как в сирени соловьи поют, да каково душисто травы на сенокосе пахнут, да как уютно у печи сидеть, когда за стеною вьюга воет, да как вкусны пироги, да маковники, да домашние на­ливки... И вот без задержки собрался, возок себе ку­пил – рогожный, по деньгам, – да и в путь-дорогу. А ехать от Питербурха четыреста верст без малого. Выехал я осенью, в распутицу. Хляби небесные раз­верзлись, и такие пошли дожди неуемные, что стал я думать, уж не потоп ли всемирный за грехи наши нам снова ниспослан?

Князь выпил еще шкалик.

– Еду я по двадцать, по пятнадцать верст в день. Это только сказать – еду: то и дело сидим в трясине. Лошадям грязь по брюхо, а мы – мокрые, голодные да холодные. Упряжь рвется, колеса ломаются. Иной раз прямо так средь дорога в грязи и ночевали. А как до деревни какой доберешься да заночуешь в курной избе с телятами да ягнятами, так уж и рад. Вот тут-то я флот и вспомнил. Корабельную чистоту да поря­док. Сижу, бывало, ночью середь дороги, где возок за­стрял, дрожу, веретьем неведомо каким накрывшись, мокрый да голодный, а ночь осенняя – длинная, конца ей нет. Склянки не бьют, какой час – неведомо. То ли полночь, то ли светать скоро начнет... Сижу да и вспо­минаю, как, бывало, отстоишь вахту, тоже, конечно, и намокнешь и нахолодаешься, да потом-то сразу в ка­юту, а там уже белье чистое приготовлено и горячий пунш... Вот тебе, брат, и деревня! Бесприютная я головушка...

Штроле усмехнулся, сверкнув приоткрывшимся глазом.

– Значит, о флоте затосковали?

– А вот, ей-богу, правда! – воскликнул князь. – Да это еще что! Тут всякий затоскует, а вот послу­шай ты, что дальше было...

– А что дальше было, я сам вам скажу. Хотите?

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался князь. – Ска­жи-ка!

– Приехали вы домой. Отеческий дом вы по па­мяти помнили большим, просторным. Просто дворцом. А когда из возка вылезли, то увидели сначала боль­шую лужу, а за ней покосившуюся бревенчатую боль­шую избу под соломенной крышей. Окна досками за­биты и трап с крыльца провалился...

– Да ты что – был там, что ли? – ошалело спро­сил князь.

Штроле снова усмехнулся, сверкнув глазом.

– Дальше-то рассказать?

– Ну-ка, ну-ка!

– Внутри дом оказался еще менее похож на ва­шу мечту, чем снаружи. Низкий, закопченный, запу­щенный... Так?

– Действительно...

– Но это еще полбеды. Дом отскоблили, отмыли, и две комнаты стали похожи на корабельные каюты... но не на те чертоги, память о которых вы хранили с детства.

– Да ты, Штроле, колдун!

– Постойте. Комнаты-то хоть и были похожи на каюты, да все же не были каюты. И пахло там не пенькой, смолой и морем, а угаром и капустными ща­ми...

– Так за это я стряпуху и ключницу чуть не каж­дый день на конюшне драть приказывал! – восклик­нул князь.