Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре

А я закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы, но они все равно текут.

— Дайте листок бумаги, я заявление напишу, не буду, не могу быть учительницей, лучше уборщицей, полы мыть, кем угодно, но только не это.

— Ну-ну, не надо, обойдется, увидите, — пытается она меня утешить, но я реву в три ручья. Тогда она меняет тактику:

— Странно, мне показалось, что вы человек волевой и самолюбивый, как же можете так быстро сдаться? Жаль, если я ошиблась, но, если так — вот бумага, пишите заявление.

Она выходит. Звенит звонок на урок. Как хорошо, что сегодня у меня их больше нет.

Выхожу в коридор — тишина, везде идут занятия. Ну, это, наверное, только в коридоре тишина, представляю, что творится в классах. На цыпочках подхожу к одной двери, заглядываю в щелочку. Урок географии. Мальчишка у карты, водит указкой, остальные слушают — никаких эксцессов. Странно. Но, может, это какой-то особый класс?.. Иду к своему 5 «Б». Дверь полуоткрыта, математичка диктует задачу, мои сорванцы пытаются ее решить. Но почему же, черт возьми, ей они подчиняются, а мне нет?!

— Алехин, сядь, как следует, — говорит математичка.

Ага! У нее тоже не все гладко.

— Что, я не сижу что ли? Как еще сидеть надо? — огрызается Алехин. Да это тот самый мальчишка, что плясал у меня на столе.

— Не смей мне отвечать, решай задачу.

Алехин что-то бурчит, но склоняется над тетрадкой.

«Ей легче, она знает их фамилии», — пытаюсь я оправдать свой провал и сама себе возражаю: «Но ведь никто не мешает и тебе их узнать». «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог», — вспоминаю пушкинское и чувствую, что мне хочется снова войти в класс, что я не успокоюсь, пока не подчиню себе их всех до единого.

Весь день я разрабатывала стратегию, на следующий приступила к ее осуществлению. Итак, первое — фамилии. Накануне я их почти выучила наизусть, но ведь надо понять, кому какая принадлежит — это второй пункт разработанного мною плана.

Звенит звонок, направляюсь к 5 «Б» и еще из-за двери слышу:

— Во, ребята, сейчас цирк будет!

«Ах, черти», — рывком открываю дверь. Резкость и решительность моего появления производят некоторое впечатление: встали они сегодня дружнее, чем вчера, теперь надо не дать им перехватить инициативу:

— Баранов, как стоишь?! — говорю наугад.

— А как надо? — комаром пищит самый маленький и тщедушный мальчишка, который, кажется, единственный стоял как надо.

Реплика Баранова вызывает смех, но я не даю им разгуляться и приступаю к выполнению своего плана.

— Сейчас я вас всех пересажу, как считаю нужным.

Мой замысел прост: я посажу их попарно, соединяя первого с последним по алфавиту. Чертеж класса с расположением парт передо мной, на чертеже все пронумеровано и расписано: кто за какой партой должен сидеть. Но одно дело замысел, другое — его осуществление.

— Баранов и Шаманов, садитесь сюда, — называю я первую пару, нарочно пропуская Алехина, чтобы избежать конфликта с самого начала Но, как назло, на предназначенной этой паре парте уже развалился Алехин.

— Чего это я буду им свою парту уступать, нашли дурака, да я тут с первого класса сижу.

— А я почему должен с Барановым сидеть, я с Кочкаревым всегда сидел, — подхватывает Шаманов, — на что мне Баран — бэ…э…э…

Все хохочут.

Кажется, «цирк» все-таки будет, если не настою на своем.

— Закрыть рты!

Смех стихает.

— Алехин, встань. Встань, я сказала.

Все же поднялся.

— Иди сюда и стой, пока я всех не рассажу.

— Вот еще! Чего это я буду стоять? Я лучше здесь посижу. — И он направляется к моему стулу.

«Ах, стервец!» — и, забыв от злости все последние и предпоследние меры, я бью по стулу ногой. Не успевший сесть Алехин оказывается на полу. Восторг и хохот класса, но «коверным» в цирке оказывается Алехин, и он теряет самообладание:

— Вы че? Чего самоуправничаете. Я директору скажу.

— Правильно, — я распахиваю классную дверь. — Ступай к директору, Алехин, все ему расскажи, пусть он меня в угол поставит… — и под одобрительный смех выталкиваю его из класса.

— А теперь вот что, — обращаюсь я к остальным. — Вы сейчас без возражений сядете так, как я считаю нужным. Быстро сядете, нам еще работать надо. Неделю будете сидеть таким образом, а потом, если все будет хорошо, я разрешу сидеть, как вам хочется.

Да, я действовала тогда, пренебрегая всеми педагогическими правилами и принципами, но из какой педагогики исходило Кировское РОНО, собравшее в одном классе нашей школы всех самых отчаянных «малюток» района, чтобы разрядить обстановку в других школах?! Что и было сделано.

Поместили их на первом этаже, где других классных комнат больше не было, и стали думать, кто их будет «образовывать и воспитывать». Поскольку главный принцип оценки учителя в мужской школе был — держит или не держит дисциплину, — я, как «победительница самого Алехина», была среди тех, кто это должен осуществлять.