Путь к свободе

В этом безумии какой-то находчивый офицер с ярким карманным фонарем забежал вперед и, найдя провод, закричал:

— Сюда, сюда! Здесь провод, здесь выход!

Слово «выход» током прошло по толпе. Все ринулись по коридору за офицером.

— Скорей!

— Скорей!..

Раненые, выбиваясь из сил, падали под кованые сапоги, стреляли в спины пробегающих мимо, молили:

— Возьмите нас!

— Стой!..

— Не оставляйте…

Так неслись по галереям разбитые части первой и второй колонн полка. Позади же в яростном бою остатки третьей колонны раздавили связистов и теперь мчались по этому же коридору с ревом:

— Гони их, гони!

— Смерть бандитам!

До самого выхода на свет белые истребляли друг друга, продолжая атаку на мнимых партизан. И только тогда, когда жалкие кучки искалеченных офицеров, юнкеров и казаков вышли наружу, прекратилось это самоистребление.

Генерал Губатов, кривя багровое лицо, приказал Михайлову привести в порядок остатки полка и, взяв каменоломни в тесный круг осады, продолжать взрывы. В сопровождении английских офицеров Губатов сел в машину, бросил взгляд на часы. Было тридцать минут двенадцатого.

«Бои под землей продолжались пять часов, — подумал Губатов и в ярости стиснул руки. — Несчастная сотня бандитов — и такое дьявольское сопротивление!..»

Автомобиль черным метеором метнулся по шоссе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Раннее солнце окрасило своими веселыми лучами ровный простор моря. В воздухе слышались звуки людских голосов, веселого плеска волн, пенившихся белой каймой вдоль черных скалистых берегов. Обширная степь трепетала от счастья под солнечным теплом, травы сверкали росой, и даже легкий утренний ветерок шелестел в свежей листве деревьев как-то особенно жизнелюбиво. Казалось, так велика радость природы, так ярки ее краски и столь неистощима ее щедрость, что и сквозь толщу земли и камня, туда, в подземелье, к людям, лишенным всего, должны бы проникнуть свет и тепло солнца.

На самом дне каменоломен, в дальнем тупике, куда вели узкие путаные штольни, на камне, на спине, подложив под голову руки, лежал Ковров. Он только что покинул галерею, где партизаны в бешеной спешке пробивали выход на волю. Он решил уснуть хотя бы на один час.

Ковров закрыл глаза, закутался в шинель, но долетавшие до его слуха бормотанье, чавканье и вздохи партизан не давали ему уснуть. Это первая смена бойцов, работавшая по прорытию выхода, обедала: грызли сырой ячмень и жевали ремни.

Ковров представил себе все кушанья, которые ему приходилось есть в своей жизни или которые он видел, как ели другие: жирные борщи, мясо вареное, жареное, крутые, сытные каши, рыбы всех сортов и всячески приготовленные. Судорожно глотнув слюну, он вспомнил, что отец отдал его в услужение хозяину трактира десятилетним мальчуганом без жалованья, за харчи, рассчитывая, что сын его будет там хорошо кормиться. Вспомнил, как однажды вместе с другими подавальщиками он принес в хозяйскую квартиру и расставил на столах множество жареной, печеной и вареной снеди, надушенной всякими вкусными приправами, с жирными подливами… Ковров с поразительной ясностью восстановил в памяти все запахи этого хозяйского именинного обеда. Вспомнил — и устыдился себя. Еле отогнав от себя неотвязные мысли, Ковров попытался было уснуть, но другие думы с еще большей настойчивостью охватили его: будет ли прорыто окно к свету, осуществится ли последняя, отчаянная надежда?

Коврову почудилось, что он уже видит через прорезанный выход зеленые поля, родное море, сады с цветущими акациями. Он вспомнил о любимой девушке, с которой встречался когда-то вот в такую же пору лета в саду у моря. Вспомнил Ирину…

Ковров порылся в карманах, среди множества бумаг и пустых патронов нашел маленькую пожелтевшую фотографию девушки, долго рассматривал портрет, то приближая, то удаляя его от глаз, и медленно двигал губами, словно шептал нежные слова. Потом он спрятал фотографию и, вытянувшись на камне, стал грустно насвистывать.

— Да чего свистеть, товарищ Ковров! Спой.

— Отведи душу, — просили партизаны, тесно обступая Коврова.

— Давай-ка энту штуку, любовную. Про молодость хочется вспомнить, — сказал пожилой бородач.

— Ха-ха-ха…

— Тю-у, глянь на него, ему еще молодость надо! — смеялись вокруг. — Ну, ну, давай «Своды», «Своды» давай!

— Не до песен теперь, — глухо ответил Ковров.

— Да брось, товарищ Ковров, душа песен хочет, — умоляюще твердил матрос.

Ковров поднялся, откашлялся и затянул приятным, высоким голосом:

Прощайте, подземные своды,
Вы видели, как я страдал,
Свет дивный прекрасной природы,
Я снова тебя увидал…

Партизаны подхватили песню. Глаза их сверкали радостью, словно они действительно вырвались на волю, словно оставили позади суровое свое подземелье.

Вдруг раздался крик:

— Товарищи, что он делает?!

В стороне от поющих стоял Василий Хрони. Он держал в обеих руках кусок мяса, жадно грыз его, страшно смеялся, озираясь по сторонам, говорил:

— Товарищ Ковров, корешок мой! Смотри, ведь тут мало самому, а они вот лезут: отнять у меня хотят…

Хрони потерял рассудок.

2