Путь к свободе

— Ну, не плачь, не плачь, — уговаривал ее молодой солдат, по-видимому ее муж.

А дальше, возле другой хаты, другая мать спрашивала:

— Та як же я буду дитэй годувать? Зачем же вы мою корову забралы, хиба ж цэ правило?

Асан носился на лошади, кричал на рабочих, пригнавших арбы, распоряжался:

— Начинай! Грузи!

Охранники, стражники и батраки набросились на лохмотья, на все, что лежало у ворот, и без разбору начали сваливать в арбы. Сажали на кучи скарба плачущих детей, молящихся старух и увозили.

— Куда ж, куда вы нас?

Асан-оглы носился около арб и угрожал:

— Найдем место! Не захотели сами уходить, так я вас вывезу. Скажи спасибо, что не режем, живой пускаем на свет божий. Наша крымский земля чистый будит — иди на Россия, садись там на новый жизня, а нам и старый хорош.

— Зачем ты это говоришь? — спросил по-татарски Киричаев.

— Что-о?! — угрожающе протянул Асан.

— Ничего! — вспылил Киричаев, приподнявшись на стременах и меряя Асана гневным взглядом. — Не болтай, чего не следует!

— Какой ты! — промычал Асан. — Мы еще об этом поговорим.

Асан отъехал в сторону.

Киричаев посмотрел на своего пожилого охранника и спросил: — Давно Асан служит у Абдуллы?

— Нет, он бахчисарайский.

В толпах крестьян теперь все громче раздавались плач, выкрики, причитания. Хозяйство, на которое было потрачено столько труда и пота, которое отцы, деды складывали по камешку, по соломинке, теперь вдруг рухнуло. Впереди каждого ожидала неизвестность. Кто их примет, кому они нужны?

Многие, рыдая, забегали в свои дворы, брали горсть родной земли, завязывали ее в чистый платок и уносили с собой.

Арбы были нагружены. Асан дал сигнал трогаться. Когда обоз миновал последнюю хату, охранники выпрягли волов и погнали их обратно в деревню. Асан-оглы был горд и доволен. Он оставил крестьян так близко от деревни для того, чтобы они могли видеть, что будет он делать с их домами. Асан хотел показать людям, что они не смогут вернуться обратно. Он приказал прикатить два мотка проволоки. Концы обоих огромных мотков сцепили вместе и стали разматывать толстую, в палец, проволоку, окружая, словно арканом, убогие, осиротевшие хатенки. Потом к каждому концу прицепили по двадцать сильных, сытых волов и заарканили первый домик.

— Давай вперед, давай! — кричал с коня, размахивая рукой, Асан.

С криком и свистом охранники погнали сразу сорок волов, медленно и натужно тянувших концы проволоки.

Люди, сидевшие на арбах и стоявшие возле, измученные горем, смотрели на все это с ужасом и отчаянием. Вдруг до них докатились звон и дребезжание стекла. Вслед за тем упал крайний домик, мелькнула слетевшая с него крыша, послышался грохот, поднялась туча пыли.

Асан подъехал к рухнувшей хате. Он повернулся к жителям и густым, охрипшим голосом кричал:

— Идите к большевикам в Россию! Здесь татарская земля!.. Продолжай! — Он взмахнул плетью.

Не прошло и часа, как на том месте, где стояла деревушка, виднелись только груды обломков, соломы и сена, над которыми поднималась удушливая пыль, словно дым потухающего огромного пожара. Лишь кое-где вокруг уцелели акации, молодые тополя, и ветер сиротливо шумел в их голых ветвях, уныло тянувшихся вверх.

3

Поздно вечером Киричаев приехал в большую татарскую деревню Кагалча. Своих людей он оставил у богатого татарина Мухтара Алгала. Али предупредил гостеприимного хозяина, что он торопится — ему необходимо встретиться с одним человеком, — и отказался от ужина.

Дойдя до жилища Ибрагима, Киричаев долго не осмеливался войти.

Наконец он нерешительно постучал в маленькое окошечко, закрытое ставней.

Ему открыла высокая худая Айше, жена Ибрагима. Она обрадованно поздоровалась с Киричаевым и провела его в комнату. Ибрагим, худой и бледный, лежал в постели.

— Али, мой дорогой Али! — воскликнул старый Ибрагим, протягивая к нему руки.

Киричаев бросился к Ибрагиму, дрожащими руками обнял его плечи и почувствовал, как немощен, слаб отец Алиме.

Айше подала Киричаеву маленькую скамеечку, и Али уселся у ног Ибрагима.

— Я уже слышал, что ты возвратился к Абдулле, — сказал Ибрагим, как бы желая предупредить Киричаева.

— Рад, что ты знаешь об этом, теперь я даже не смог бы тебе передать, как это произошло.

Ибрагим заметил, что Али с волнением ждет его ответа, и успокаивающе сказал:

— Русские люди говорят: «Все, что ни делается, — к лучшему».

Киричаев облегченно вздохнул.

— Алиме дома?

— Дома, — ответил Ибрагим, — она тоже больна.

— Больна? — Киричаев встал. — Что с ней? Значит, я не увижу ее сегодня?

— Потерпи, — с горькой улыбкой сказал Ибрагим, — увидишь, успеешь… Она, бедная, из-за меня больна.

Лицо его сморщилось, и он вдруг жалко, по-стариковски, всхлипнул.

— При советской власти, — слабым голосом стал рассказывать Ибрагим, — общество дало мне двух жеребят, которые принадлежали Абдулле. Я почти год растил их. Абдулла отобрал у меня взрослых коней. Я не давал… Асан избил меня…

Киричаев молча зашагал по комнате.

— Я слышал, ты приехал тоже отбирать наше добро?

Киричаев сел и закрыл лицо руками.

— Ладно! — сказал Ибрагим. — Иди повидай Алиме!