Путь к свободе

— Да… Иди… успокойся.

Хлопнула дверь. Из нее вышла Маланья.

— Прямо беда! — всхлипнула она.

Ирина обняла няню и повела ее в свою комнату.

— Эх, миленькая барышня, из-за вашей ангельской души я тута страдаю, — сказала Маланья, открывая дверцу шифоньерки. — Побей меня гром небесный, не будь вас, давно бы фьють с этого дома, давай до другого. Была бы шея крепкая, а ярмо будет…

— Маланыошка, разве тебе у нас плохо?

— Плохо, плохо, голубочка. Не с легкой руки въехали вы в этот дом. В какую комнату ни зайди, все будто плачут они… Как, знаете, бывает, когда в церкви лежит покойник и кругом пусто.

— Маланыошка, ты глупости говоришь! — с упреком сказала Ирина. — Время такое… Всем ничто не мило.

— Нет, не всем. У меня и душа, и сердце, и глаза, как у всех людей, а вот ни о какой смерти и не думаю… а все думаю о счастье. И вам грешно, барышня. Вы такая красивая, молодая, ученая — и всё киснете. У вас такой жених — одно слово Месаксуди.

Ирина очень любила Маланью и была привязана к ней. Она охотно слушала, как Маланья по-своему, по-простому, рассказывала о жизни. Они часто просиживали вдвоем долгие вечера.

Ирина медленно перебирала свои платья. Но ни одно не нравилось ей.

Переодевшись, она зашла в кабинет отца — просто так, взглянуть на полки, заполненные медицинскими книгами. Невольно вздохнула. Недавно, будучи ассистентом отца в Петроградском медицинском институте, она, вернувшись домой, просиживала за книгами все свободное время. И как хорошо ей было за работой!

Не мил стал теперь отцовский кабинет. Она иногда с тревогой в сердце подумывала, что ее специальность не будет иметь широкого применения, что в несчастной России, по темноте и невежеству правителей, религия долго еще будет играть гораздо бóльшую роль в лечении, чем хирургия…

Неожиданный вой сирены, прорезавший тишину, заставил ее вздрогнуть. Она услышала шум и крики, доносившиеся с Приморской улицы, и вышла на балкон.

Длинный серый миноносец бросил якорь перед самым бульваром. Ирина отвернулась. Ее глаза остановились на большом сером доме, стоявшем на углу Набережной и Дворянской.

— Господи, — прошептала она, — неужели я буду там жить? Как же это? Из-за денег я должна выйти замуж за человека на двадцать лет старше меня… Почему все хотят этого? Неужели я могу полюбить его?

Серый дом принадлежал миллионеру Месаксуди и считался самым красивым из всех домов в городе. Своей архитектурой дом напоминал средневековый замок. Ирина мысленно перенеслась внутрь здания. Она была уже знакома с этими роскошными хоромами. Совсем недавно она со всей семьей обедала у Месаксуди. Не был там один Олег, отказавшийся ступить ногой в «буржуйский дом», чему родители были очень рады, боясь, как бы он не сцепился там с кем-нибудь «по поводу политики».

Роскошно убранные комнаты, красивая мебель, дорогие и редкие картины… Месаксуди сидит рядом с ней, они смотрят через огромные открытые двери на синее море, на золотой солнечный дождь, заливавший все вокруг…

Но образ Месаксуди расплылся и исчез. Вместо него появился другой — молодой, красивый юноша в белом летнем костюме, залитом солнечным дождем. Он шел к ней навстречу, но лица его почему-то никак нельзя было разглядеть…

На рассвете, когда дом еще крепко спал, Олег вскочил с постели, умылся, захватил походный мольберт и отправился на гору Митридат.

Поднявшись на вершину, где стоял государственный знак — четырехгранный конусный, гладко отшлифованный диаритовый камень, Олег бросил под него папку, положил туда же мольберт и, усевшись с другой стороны камня, стал глядеть на море.

Солнце еще не взошло, но половина небосклона была уже залита ярко-красным светом и огромная пепельно-лиловая поверхность моря начинала волноваться.

С правой стороны, далеко за морем, из предутреннего сумрака вставали синие изломы гор и уходили в бесконечную даль, сливаясь с небосклоном.

Город лежал у подножия горы и неясными глыбами домов выступал из полумрака.

Олег начал писать эскиз.

Показавшееся за далекой гранью моря солнце наполнило его душу радостью. «Вот он, благодатный свет, который озарит прекрасное грядущее! Счастливая и долгожданная минута, она осветит и страшную, и прекрасную землю, откроет новую жизнь — мою жизнь и мою славу!»

Он был так увлечен работой, что не заметил подошедшего к нему человека, и обернулся лишь тогда, когда за его спиной раздался голос:

— Позвольте, молодой человек, это еще не жизнь, реальной правды не чувствуется.

Олег повернул голову и увидел перед собой седого, с морщинистым лицом, завернутого в плащ, сухонького старичка.

— А-а… Привет, маэстро!.. Вы тоже здесь?! — Олег быстро поднялся и пожал руку старому художнику.

— Я давно наблюдаю за вами, — проговорил старик. — Признаться, не хотел вам мешать… Велика, велика фантазия!

— Разве это плохо? — насторожившись, спросил Олег.

— Помоги вам бог, — ответил старик, рассматривая эскиз.

Олег внимательно следил за художником. Он решил почему-то, что старик сердится. Но не успел он об этом подумать, как старик воскликнул: