Путь к свободе

— Я бы согласился с вами, — сухо и не без иронии возразил Штутгард, вставая с кресла, — если бы я был неправ.

— Нет, мы еще будем драться с большевиками!

— Вряд ли мы сумеем это сделать. Наша армия уже не армия, это полчище мародеров, которые заняты одной мыслью — спасти награбленное. Скажите, пожалуйста: может быть навьюченный верблюд кавалерийской лошадью?.. Конечно, мы могли бы сделать нашу армию несколько боеспособней — отобрать у офицеров и солдат то, что они приобрели за время похода, — но об этом… Они порежут нас, как цыплят… Даже офицеры…

Они посмотрели друг другу в глаза. У каждого из них за время похода тоже было «приобретено» столько, сколько не было приобретено целым эскадроном.

— Продолжайте… — вздохнув, сказал фон Гольдштейн.

— Положение, в котором мы находимся, мне очень напоминает тысяча восемьсот двенадцатый год. Мы с вами не Наполеоны, но участь нашей армии может быть столь же плачевной. Нас уже бьют вилами, граблями, бьют по частям… Если мы сейчас вступим в войну с повстанцами, то… Нам выгоднее быть на положении крыс, бегущих с тонущего корабля… Бежать, бежать и только бежать…

— Вздор! Большевики не дураки, они в первую очередь потребуют от нас разоружения! — горячо проговорил барон. — Вы понимаете, что такое отдать оружие, отдать честь великой империи?

— Да, я понимаю, — торопился высказаться штабист, словно боясь, что барон не даст ему сказать всего, — но бои могут нас надолго задержать… Тот дух, который проник в нашу армию…

Генерал беспомощно расставил короткие руки, пряча голову в угловатые плечи.

— А не кажется вам, господин Штутгард, — усмехнулся барон, — что вы тоже заражены…

Генерала передернуло.

— Сейчас не время шутить!

— Вы, кажется, правы… Вы правы, — проговорил, помолчав, барон. — О великий боже, неужели нас ждет такой позорный конец? Неужели нет иного пути, кроме бегства?

После ухода Штутгарда Гольдштейн отдал распоряжение все экспонаты музея упаковать и погрузить в вагон для отправки в Германию.

Командование объявило солдатам, что завтра в восемь часов утра они оставят город. Гусарам разрешалось повеселиться.

Гусары наводнили город. На улицах и во дворах горели костры, окруженные беспорядочными толпами пьяных кавалеристов. Везде слышался смех, песни, крики. Некоторые, сильно охмелевшие гусары сидели группами, шумели о походах, своих ранах, убитых товарищах, танцевали, паясничали, выкрикивали непристойные слова.

Олег вышел из дому, дошел до большой лестницы, которая пересекала весь город и тянулась до вершины горы Митридат, свернул налево и стал спускаться по ступенькам вниз.

Достигнув площадки, Олег увидел внизу садик, обнесенный высокими каменными стенами, обвитыми виноградной лозой с уже осыпавшимися красно-золотистыми листьями.

На площадке, сложенной из огромных глыб дикого камня, стоял красивый двухэтажный дом. К нему из садика поднималась массивная лестница, украшенная серыми вазами с цветущей геранью. Дом этот принадлежал одной старой генеральше и теперь был занят немцами. В садике суетились гусары, справлявшие пирушку. Дымилась походная кухня, пылали костры, гремели котелки и бутылки. Группа солдат возилась у костра, жарила мясо. Один высокий немец, капрал, схватил на руки какую-то пьяную полураздетую девицу и под хохот солдат понес ее к кустам.

Некоторые солдаты стояли, опустив головы, в полной боевой обмундировке, в касках, в зеленых шинелях, затянутых широкими ремнями.

Вдруг Олег увидел впереди себя девушку в беленькой шапочке. Девушка шла прямо на него. Он заметил, как она смутилась, поравнявшись с ним.

— Анна Мартыновна! — радостно проговорил Олег.

Аня сердито сунула ему руку. По некоторым причинам она была не рада встрече.

— Далеко идете? Не боитесь? — спросил Олег.

— Чего же бояться?

— Разве вы не видите, что делается в городе?..

— Я на работу иду, — ответила Аня и стала смотреть вниз, в садик, где кутили немцы. — А вы что здесь делаете?

— Да я так… вышел прогуляться…

— Вот что, Олег Васильевич. Вы, кажется, по-немецки читаете? Я подняла на мостовой…

Дрожащей рукой подала она ему отпечатанную на немецком языке листовку. Это была прокламация, составленная подпольным большевистским комитетом и обращенная к немецким солдатам.

Олег прочел и вдруг сказал:

— Я брошу… им. Как раз ветерок туда, авось долетит. Вы знаете, как это раскроет им глаза! Смотрите, никого рядом нет. Бросаю!

— Бросайте и эти! — воскликнула Аня, выхватив из кармана пачку прокламаций. — Ну, живо!

Прокламации полетели вниз, как большая стая белых голубей.

Олег и Аня спустились в маленький переулочек и, зайдя за угловой большой дом, опять остановились и стали смотреть вниз, туда, где веселились солдаты.

— Смотрите, смотрите, как они набросились на листовки! — с горячностью проговорила Аня, дергая за руку своего спутника.

Олег молчал. Лицо его вдруг побледнело, в глазах появились растерянность и страх.