Путь к свободе

— Нам активно теперь помогают американцы, англичане и французы… Конечно, в первую очередь должны быть пойманы и уничтожены здешние главари. Ваша экспедиция, господа офицеры, должна пройти от края и до края всего полуострова и выловить всех тех, кто еще дышит большевистским духом. Мужики ненавидят нас, рабочие ненавидят нас!.. Вы, наверно, знаете, что здешние мужики косами отрезают головы нашим солдатам, требуют свободы, пытаются восстановить советскую власть. Рабочие, из-за углов стреляют в офицеров и разрушают все, что нужно для нашей жизни. Все это говорит за то, что мы должны относиться к ним без милости и пощады! От этого будут зависеть спокойствие тыла и успех нашего фронта. Все должно задохнуться в страхе. Слышите, в страхе! Крым, господа, — это сильнейшая наша крепость. При всех неожиданностях нашей судьбы мы должны остаться здесь!

Мултых скривился:

— Ваше превосходительство, по приказу генерала Деникина все казаки, чеченцы, ингуши, имеющиеся в частях, должны быть откомандированы в мою экспедицию.

— Я знаю, я отдам соответствующий приказ о присоединении к вам формирующегося Второго конного полка. А татар-добровольцев не хотите?

— Зажиточных возьму, и притом, если они бывшие эскадронцы, а то обучать этих баранов нет времени… Расправимся, ваше превосходительство, в этом можете быть уверены, — твердо проговорил Мултых, положив руку с длинными пальцами на серебряную, с золотыми инициалами рукоятку казачьей шашки.

— Не беспокойтесь, быстро умолкнут кровожадные совдеповцы! — воскликнул молодой граф и поднялся с кресла. Нежное лицо его нервно вздрагивало, он поправил пенсне и начал разглядывать тонкие, сухие ножки генерала. Граф никак не мог удержаться от улыбки, когда увидел на нем маленькие, с высокими каблуками, дамские ботинки.

Они медленно направились к выходу. Мултых попросил генерала взглянуть на его молодцов.

Перед крыльцом выстроились каратели — рослые казаки на подбор, один к одному, все с бородами, в папахах, у каждого грудь в медалях и крестах.

Сытые вороные кони ярились под ними, били мостовую копытами, грызли удила. Пики, поблескивая серебристыми концами, колебались в воздухе.

— Здорово, молодцы!

— Здравия желаем, ваше дитство! — оглушительно гаркнули казаки.

— Лошади-то какие, точно вóроны! — с завистью проговорил генерал. — У меня кирасиры когда-то гарцевали на таких вот вороных.

Глаза его остановились на казаке, сидевшем на грузном жеребце, водившем налитыми кровью глазами. Казак казался каким-то великаном. Широченная грудь в крестах и медалях, вихрастый рыжий чуб, злые, красноватые глаза под густыми бровями, большие, густые усы, прокопченные табаком, — все это придавало воинственный и страшный вид.

— Ну, — проговорил генерал, — это казак!

— Это наш Сологуб, ваше превосходительство, — ответил Мултых и, пригнувшись к Гагарину, шепнул: — Богатырь. От его кулаков любой богу душу отдаст. Рассказывают, сразу троих на пику нанизывал. Чудо казак!

Генерал одобрительно покачал головой.

— Ваше превосходительство, это те казаки, которые по приказу Корнилова пороли призывников, не желавших идти воевать… Даже своих сыновей секли. С такими свет перевернем.

…Когда отъехали от штаба, граф Тернов, вздохнув, сказал:

— Ну и генерал…

— Да… — ответил Мултых и засмеялся. — Нам с ним, думаю, плохо не будет.

2

К вечеру ротмистр Мултых в парном экипаже, на вороных, примчался домой. Войдя в парадную дверь большого каменного дома, он на ходу снял с себя бурку, бросил ее на руки дряхлого, желтого, как воск, старичка и, позванивая серебряными шпорами, быстро пошел в комнаты.

Войдя в большую гостиную, обставленную старинной мебелью, Мултых стал прохаживаться по мягкому ковру, потирая озябшие руки, окидывая беглым взглядом фамильные портреты, портреты русских царей и цариц, висевшие в массивных золотых рамах на розовых стенах. На некоторых портретах он задерживал свой задумчивый взгляд. Этот сияющий, царственный и тихий зал возбудил в нем какое-то беспокойство. Нахлынули воспоминания: радостное и счастливое детство, отрочество, годы юности. Все воспоминания были приятными, яркими, волнующими.

Мултых сел в кресло около высокой изразцовой печи и снова начал разглядывать гостиную. Он вспомнил, как часто, еще когда он учился в гимназии, мать брала его за руку, приводила в этот зал, останавливалась с ним перед портретами и рассказывала подробно о жизни каждого предка, внушая ему, что здесь вся история их фамилии, их благородной крови. «Здесь, Жорж, вся Россия, ее культура и ее лучшие люди, — говорила она. — Все это для тебя, сын мой, все для создания твоей благородной и разумной души. Ты, ты должен будешь продолжать и возвышать дальше свой старинный род, для будущего России».

И как часто он, утомленный нравоучениями матери, вырывался из ее рук и убегал… Но постепенно все, что говорилось здесь, стало настоящим смыслом его жизни.