Путь к свободе

Эти мысли вдруг возбудили в нем душевные силы и толкали его воображение на какие-то невероятные военные подвиги. Он сильнее сжимал рукоятку своей сабли и… вел огромную, всепобеждающую армию на бесчисленных врагов. Потом перед ним, как в сказке, всплывал в каком-то необыкновенном величии царь, где-то в седом Кремле, и с престола он говорил ему, герою, похвальные слова. А кругом — гул колоколов, звуки военных труб…

— Ну что там, сын мой? — донесся до него повелительный, немного резкий голос из другой комнаты.

— А, маман! — отозвался он наконец и пошел навстречу показавшейся в дверях величавой, высокого роста женщине с пышно причесанной головой, в кружевном черном платье.

— Боже, какой у тебя утомленный вид! — протяжно сказала мать, целуя сына.

— Ничего, маман, — улыбаясь ответил Мултых.

— Ну, а как там… бунтовщики? — спросила она пугливо.

— А, пустяки… Пусть это, маман, не беспокоит тебя. Это наше, мужское дело!

— Ах, дорогой мой, как быть мне спокойной в такое время! — простонала мать и села на диван, с гордостью оглядывая сына своими бархатными синими глазами. И по лицу пробежала таинственная улыбка: брови сына напомнили ей шалость ее молодости. — Ну что ж, сын мой, как же будут теперь дела у нас? Скоро ли будет Россия с императором? — проговорила она сдавленным голосом; казалось, спазмы сжимали ей горло, и бледные щеки ее порозовели. — Что-то очень печалит мою душу… Все ведь так расшаталось… Я ничего не могу понять: что делается?

— Успокойся, маман, прошу тебя. Все станет на свое прежнее место. Генерал Деникин твердой воли человек — он сделает все, чтобы удержать порядок. Вешать надо… вешать красных, как собак!

Он вдруг заикнулся, но тут же засмеялся каким-то бессмысленным, напряженным смехом.

— Маман! — воскликнул он. — Ты помнишь, как я в сарае повесил нашу собаку Кудлатку? Как она дергалась, а язык у нее…

— Перестань, перестань! Бог с тобой! — взмолилась мать, — Я не. могу этого слушать…

— Прости, пожалуйста, — сказал Мултых… и хотел было подняться, но она его удержала за руку:

— Да, кстати, а как немецкие войска? В Германии вспыхнула революция! Ужас!..

— Откуда это тебе известно?

— Мне все известно, дорогой мой. Это я знаю из уст Гагарина. Только ты — ни-ни-ни! Сегодня он будет у нас на вечере.

Мултых помолчал.

— Я не могу понять: что же смотрят союзники, — это ведь и для них плохо. Без России они же будут побежденными. Россия — спасение всей Европы. Они обязаны помочь нам скорее навести порядок! А то они только берут из России…

— На них командование возлагает большую надежду. А впрочем, я не знаю, на кого вам теперь придется делать ставку. Кажется, Америка серьезно начинает помогать, но, как видно, маман, революция еще затянется…

В зал вошла горничная и позвала Наталью Андреевну.

— Ах, господи! — с досадой сказала та и, попросив сына подождать ее, быстро пошла за девушкой, шелестя своим роскошным платьем.

Скоро она вернулась с высоким сухощавым благочинным Станиславским. Войдя, он расправил черные, свисающие до плеч волосы и бороду. Лицо у него было бледное, в поджатых губах чувствовалась сильная воля. Говорил он густым басом. На нем прекрасно сидела шелковая ряса.

Мултых поцеловал большую белую руку благочинного.

Наталья Андреевна попросила Станиславского побыть с сыном, пока она распорядится по дому.

— Ведь скоро начнут съезжаться гости, — предупредила она.

— Да, да, — пробасил благочинный и обратился к Мултыху: — Пожалуй, это у меня хороший случай посидеть с тобой, Жорж. — И он взглянул ему в лицо, так удивительно напоминавшее его самого. — Все так разбросаны, далеко от родных…

— Да, батюшка, скоро опять уеду, — сказал Мултых, оглядывая комнату, и, покусывая припухшую верхнюю губу, добавил печально: — А потом… на фронт, под пули. Да бог его знает, увидимся ли еще…

Станиславский взглянул с тревогой на Мултыха.

— Бог милостив, — проговорил он.

Мултых опустил голову.

— Так вот, батюшка, в России революция, она все разгорается. Что ж дальше, что делать? — спросил он.

Станиславский выпрямился, поднял руку, как пророк, и сказал:

— Бог своими устами выносит приговор смутьянам. Вот что, сын мой… — Произнося слово «сын», он вдруг запнулся. — Помнишь, — поспешно повторил он, — как Христос изгнал из Иерусалимского храма менял — продавцов голубей?

— Да, помню.

— Так вот изгоним и мы всех тех, кто в нашем храме окажется разбойниками. Это повелевается нам законом божьим, и если тут прольется кровь… то этой крови не надо бояться. Это спасет Россию, царя и народ русский.

Мултых откинул свою черную голову, словно испугался его слов.

— Да, — продолжал благочинный, — не будем бояться… Бог и милость его с нами.

— Да, это все хорошо. Но здесь уже не отдельные лица, здесь уже массы. Вот о чем я говорю. Они заражены коммунизмом, — не отставал Мултых. — Как бороться с массами?

— Прежде всего надо примениться к обстоятельствам. Я все время думаю об этом… Дьявол хитер… Побереги себя… — ответил Станиславский каким-то дрожащим голосом.

3