Путь к свободе

Старик стал подниматься по склону, вытирая глаза жестким рукавом.

На берегу, у голого отвеса кручи, Киричаев приказал Абдулле Эмиру остановиться. Абдулла прислонился спиной к камню и вежливо спросил:

— Здесь решил расстрелять меня?

— Да.

— Дело твое. Только не медли.

— Мне хотелось бы знать: почему ты так скоро хочешь умереть? Ты все торопишь меня?

Абдулла Эмир громко рассмеялся.

Киричаев оторопел.

— Ты что смеешься?

— Мне весело, потому и смеюсь, а ты никогда не будешь смеяться, попомни это!

— Почему?

— Потому, что тебе уже сейчас грустно, а будет совсем грустно. Мне бог веселье посылает, я живу с ним, а ты — с чертом. Бог давно покинул тебя.

— Довольно! — Киричаев поднял револьвер.

— Подумай, что ты делаешь! — поспешно заговорил Абдулла, на лбу у него вдруг прорезалась морщина.

— Я убиваю своего помещика.

— Зачем?

— Чтобы не отбирал у нас землю.

— Так ты за безбожников?

Киричаев молчал.

— А я — за татар, за их самостоятельное государство, и за бога, за магометанского бога. Пусть я умру, но я умру с богом. А ты подумай: убивая меня, ты убиваешь своего бога — Магомета.

Абдулла начал заметно дрожать и неожиданно закурил.

— Я очень люблю табак, — сказал он, меряя глазами Киричаева, мучительно подыскивая слова, способные отвести неизбежную смерть.

— Ладно, кури.

Выпуская изо рта дым, Абдулла громко сказал:

— Моя смерть — горе магометанам, моя жизнь — их счастье.

Киричаев вздрогнул, и рука с револьвером опустилась.

Абдулла стремительным прыжком бросился к обрыву.

Когда Киричаев подбежал к обрыву, он увидел, как Абдулла клубком катился, увлекая за собой комья земли и камни, вниз, к морю.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Слухи о том, что корабли англо-французских интервентов гуляют по Черному морю, наводя «порядок» в больших городах побережья, подтвердились. Жители Керчи увидели своими глазами военные корабли. Два серых миноносца приблизились к бульвару и замерли на рейде, как две огромные рыбы, прикованные тяжелыми цепями.

Обыватели толпами стекались на набережную — поглазеть на заморские корабли. По улицам двигались белогвардейские части, громко распевая старую задорную солдатскую песню:

Соловей, соловей, пташечка,
Канареечка жалобно поет.
Ать-два, ать-два! Горе не беда…
Канареечка жалобно поет…

После ухода немцев город несколько ожил. Зазвенели молотки кустарей, открылись магазины и рестораны, появились извозчики, на улицах прогуливались нарядные женщины, гремела музыка.

Откуда-то вынырнули пропавшие было господчики в котелках и активно занялись восстановлением утерянного престижа своих фирм, контор и агентств. Эти воскресшие дельцы больше всех настаивали на скорейшем восстановлении «порядка».

По случаю прихода интервентов город шумел и веселился. Было воскресенье. Состоятельная публика, по-праздничному разодетая, беззаботно сновала по улицам и бульварам.

На бульваре, перед голубой эстрадой летнего театра, завешанного пестрыми флагами, собралось много народу. К ограде бульвара тихо подкатил новый черный автомобиль. Сотни лиц повернулись к автомобилю, из которого вышли Месаксуди, молодая стройная женщина и два сухопарых английских офицера-моряка. Городовые поспешно открыли калитку, раздвинули толпу и пропустили приезжих к эстраде.

Ковров, в штатском темно-сером костюме и шляпе, был здесь. Он знал, что контрреволюционеры города организовали встречу англичан на бульваре с целью охватить своей пропагандой больше публики, показать горожанам иностранцев, дать возможность послушать, что скажут здесь о том новом «порядке», который пришли наводить в России англичане. Ковров, увидевший Месаксуди и молодую женщину, подошел ближе. На женщине было гладкое дорогое пальто и темная небольшая шляпа. Скромная одежда придавала ей особую, строгую прелесть.

Женщина, пригнув голову, прячась от глаз публики, быстро пошла вперед. Месаксуди поддерживал ее. Он подвел ее к низенькой решетке, ограждающей зал летнего театра, оставил там, а сам поспешил за ушедшими к эстраде англичанами.

Ковров стоял совсем близко около молодой женщины.

Она почувствовала на себе пытливый взгляд и несколько раз бегло взглянула на Коврова.

«Кто он такой? Почему он улыбается?» Она снова взглянула на незнакомца, но лицо его уже было обращено в сторону шумящей за оградой толпы.

К Ирине подбежал какой-то господин, поцеловал ей руку и повел в зал.

Городской голова Могилев с розовым лицом, обрамленным черной бородой, вкрадчиво говорил с эстрады:

— Город Керчь встречает вас, дорогие господа англичане, по русскому обычаю, хлебом и солью и просит принять выражение наших самых горячих симпатий к вам, нашим доблестным союзникам, удивившим мир своим гением. Историческая встреча! Великое событие, которого с таким нетерпением и радостью ожидал наш русский народ…

— Долой англичан! Долой опору буржуев! — взлетела вдруг целая буря голосов из-за ограды, густо облепленной народом. — Прочь руки от России!