Путь к Замку, или Курс лекций о Франце Кафке

Предчувствуя, к чему это может привести, измученный двойной жизнью, Кафка однажды сделал в дневнике почти пророческую запись: «Когда я сегодня хотел подняться с постели, я свалился как подкошенный. Причина этого очень проста: я крайне переутомился. Не из-за службы, а из-за другой моей работы. Служба неповинно участвует в этом лишь постольку, поскольку я, не будь надобности ходить туда, мог бы спокойно жить для своей работы и не тратить там ежедневно эти шесть часов, которые особенно мучительны для меня в пятницу и субботу, потому что я полон моими писаниями […]. В конечном счете […] виноват только я, служба предъявляет ко мне лишь самые простые и справедливые требования. Но для меня это страшная двойная жизнь, исход из которой, вероятно, один – безумие» (19 февраля 1911 года).

Франц Кафка не сойдет с ума, но мучительный образ жизни приведет его к хронической бессоннице, постоянным головным болям, перманентному переутомлению, ипохондрии, усугублению невроза, разрушению здоровья и ранней смерти от туберкулеза в возрасте 41 года.

Но мы опять немного забежали вперед. Вернемся на несколько лет назад. Деструктивные психологические тенденции вызревали у Кафки долго. В юности они были скрыты благодаря любовным приключениям, учебе в университете, новизне работы. Но они вырвались из-под контроля, судя по дневнику писателя, после 1910 года, когда притупился интерес к юридической практике, ухудшились отношения с семьей и накопившаяся масса психологических проблем прорвала плотину подсознания.

Возможно, последним камнем, вызвавшим лавину психологических проблем Кафки, стала история с асбестовой фабрикой. В 1910 году муж Элли Кафка (сестры Франца), Карл Герман, основал мануфактуру «Пражские асбестовые заводы». Изделия из асбеста использовались в начале ХХ века везде, где требовались жаропрочные материалы с высокими изоляционными свойствами: в судоходстве, строительстве, автомобильной промышленности. Герман Кафка, не потерявший надежду увидеть Франца коммерсантом, хотел, чтобы тот занялся этим бизнесом. Сын, очевидно желая соответствовать ожиданиям отца, согласился принять участие в деле. Он внес пай, полученный от Германа Кафки, и стал компаньоном мужа сестры.

Но очень скоро Франц Кафка понял, что совершил большую ошибку. Он возненавидел фабрику за то, что она отнимала время для творчества. Крайне неохотно, через силу он занимался делами, в которых ничего не понимал, постоянно слыша упреки отца и мучаясь чувством вины. Кафка писал: «Я ничего не знаю о фабрике, и сегодня утром […] без толку и как побитый, топтался вокруг да около. Я не вижу для себя никакой возможности вникнуть во все детали фабричного производства» (Дневник, 28 декабря 1912 года). Но все его усилия не имели смысла. Предприятие не приносило прибыли и требовало новых капиталовложений. Кафка глубоко страдал от бессмысленной работы и от давления семьи, требовавшей результатов, заинтересованности и более активного участия в делах фабрики. Его стали посещать мысли о самоубийстве. Кафка часами мог лежать на диване в глубокой депрессии, борясь с желанием выброситься из окна. Он писал в дневнике: «Разбежаться к окну и сквозь разбитые рамы и стекла, ослабев от напряжения всех сил, переступить через оконный парапет» (25 декабря 1911 года).

Макс Брод, ближайший друг писателя, вынужден был поговорить с его матерью. Он убедил ее в серьезном положении дел, и Юлия Кафка, переживавшая за сына, уговорила Пауля Германа, брата владельца фабрики, заменить Франца. Однако, когда разразилась Первая мировая война, Карла Германа призвали на фронт. Кафке снова пришлось вести дела фабрики. К его счастью, из-за отсутствия сырья во время войны предприятие разорилось, и в 1918 году фабрику пришлось закрыть.

Еще в 1910 году Кафка писал в дневнике: «Я словно из камня, я словно надгробный памятник себе, нет даже щелки для сомнения или веры, для любви или отвращения, для отваги или страха перед чем-то определенным или вообще, – живет лишь шаткая надежда; бесплодная, как надписи на надгробиях» (15 декабря 1910 года). Позже в одном из писем к Милене Есенской 1920 года он полусерьезно заметил: «Иногда я не понимаю, как это люди придумали понятие „веселье“, наверное, его просто вычислили как противоположность печали»79.

И хотя в начале 1910-х годов вокруг Кафки сложился дружеский кружок философов, переводчиков, писателей, поэтов, от этого общества он, оставаясь внешне открытым, самоизолируется и отчуждается.

Писатель говорил о нарастающем отчуждении от своих близких: «[…] я живу в своей семье, среди прекрасных и любящих людей, более чужой, чем чужак. Со своей матерью я за последние годы в среднем не говорю за день и двадцати слов, а к отцу вряд ли когда-нибудь обратился с другими словами, кроме приветствия. Со своими замужними сестрами и с зятьями я вообще не разговариваю, хотя я и не в ссоре с ними. Причина только та, что мне просто совершенно не о чем с ними говорить» (Дневник, 21 августа 1913 года).