Путь к Замку, или Курс лекций о Франце Кафке

Четыре года (1911—1915) Карл Мюллер обучался в Немецкой торговой академии Праги, но применить знания на практике не успел. Между тем страсть к писательству, подогреваемая борьбой с болезнью, попыткой выразить в слове и обостренное чувство экзистенциальной тщеты и ярость юного существа, не желающего уступить в поединке со смертью, приводит его в круг литераторов. Он знакомится с Францем Верфелем (тот становится его другом и покровителем), вращается среди писателей в кафе «Arco», печатается в экспрессионистских журналах «Aktion» и «Der Sturm». Один из кумиров юного писателя – Франц Кафка.

В декабре 1915 года выходит книжная версия новеллы Кафки «Превращение» (Лейпциг, издательство Курта Вольфа)180. А 11 июня 1916 года газета «Prager Tageblatt» публикует короткий рассказ Карла Бранда «Обратное превращение Грегора Замзы» («Rückverwandlung des Gregor Samsa»).

Опыт переписывания истории пражского коммивояжера, обратившегося в насекомое, интересен сегодня (с расстояния в целое столетие) и как образец актуальной на исходе 1910-х годов экспрессионистской о-человек-патетики и как пример довольно верного подражания кафкианской манере видения и письма. Однако эта стилизация дает почувствовать и сомнительный статус всякого пастиша, существование которого возможно только как нарушение эстетической целостности претекста. Продолжения размыкают семиотическую рамку уже завершенного, сказавшего-себя текста и выводят его в область иронии или банальности. Это особенно верно в отношении поэтики Кафки, красота и сила которой – в умолчании, эллиптичности, языковом пуризме, в сопротивлении любому дописыванию и объяснению.

Итак, Карл Бранд дает шанс воскреснуть «клопу» -Замзе.

Один из интерпретаторов кафкианских пастишей, Клаус Шенк отмечает, что недосказанность Кафки, пишущего всего лишь об «Ungeziefer» (насекомом-паразите) у Бранда конкретизируется181. Возможно, это обытовление и снижение образа182 потребовалось писателю для того, чтобы восстание сына против отца, укравшего у него юность и радость жизни, приобрело более резкие, контрастные черты. Не скупится Бранд и на натуралистические детали, описывая «прелести» мусорной свалки, из макабрического зловония которой восстанет для мщения «вечный сын». Удел «вечного сына»183 уготован большинству героев Кафки, а знаменитое «Письмо отцу» закрепляет этот образ в памяти более поздних читателей. Между тем у Бранда жертва решается на бунт: не только готовность отомстить обидчикам, но и сама способность попрать смерть и вернуть себе человеческий облик позволяют трактовать образ в мифопоэтической перспективе. Экспрессионистская патетика, заимствующая язык в ветхозаветных книгах пророков и евангельской риторике, узнаваема в финальных монологах нового Грегора Замзы. Кроме того, в решительности рассчитаться с «отцами» прочитывается и актуальная для эпохи тема борьбы поколений. «Семейный роман невротиков», обнаруженный Фрейдом в структуре культуры (не в последнюю очередь благодаря Достоевскому), пишут многие современники Кафки и Бранда. Так, австрийский экспрессионист Арнольт Броннен завоевал скандальную славу пьесой «Отцеубийство» (1920), в которой юность превращается в символ агрессивной витальности. Заметим, что в новелле Бранда Грегор Замза успел постареть (в то время как у Кафки сюжет длится не больше нескольких месяцев): герой не только жил не по-человечески, но жил так бесконечно долго, сравнявшись возрастом с отцом, который, очевидно, вопреки природе и истории, не пожелал передать «золотую ветвь» новому поколению.

Фатализм, врастание героев Кафки в абсурд перевернутого мира отвергаются Брандом. Его новелла, скорее, воскрешает в памяти образ отца из «Приговора» Кафки, превращающегося из старца-ребенка, которого сын доносит до постели, в грозящего пророка, обрекающего юность на гибель. Кажется, что «Возвращение Грегора Замзы» полностью опрокидывает логику Кафки. И все-таки недоговоренность, открытость финала сохраняется и у Бранда: как будет мстить новый человек своим обидчикам? сделает ли месть его счастливым? вернет ли ему дурно прожитую жизнь? и не придаст ли такой поворот сюжета криминально-бытовую, а то и бульварную окраску экзистенциальной драме?.. «Новая жизнь», которую как будто пророчат голоса в финале новеллы, туманна и тревожна. Она подозрительно напоминает сизифов труд кафкианских героев, так и не находящих выхода из лабиринта. А если и находящих (как в другом, современном, пастише – «В Замок» Марианны Грубер184), то вступающих в новый лабиринт: Замок достигнут, но его обитатели разъехались, брошенные покои полны сквозняка и пыли, а загадка так и остается неразгаданной.