Путь к Замку, или Курс лекций о Франце Кафке

Самая большая опасность кафкианского творчества для авторитарной системы в том, что оно, по мнению Льва Копелева, «противоречит всем представлениям о „полезном“ искусстве – т. е. искусстве моралистическом, идеологическом, партийном, религиозном, воспитующем»157.

Как вы неоднократно видели, читая эту книгу, Кафку невозможно истолковать однозначно. Его книги требуют напряженной духовной работы и свободы, своих личных выводов и оценок. Именно поэтому творчество Кафки неприемлемо для общества, стремящегося к единству представлений о мире. Но понемногу приближался момент, когда замалчивать важность книг Франца Кафки становилось уже и неудобно и невозможно. С началом «оттепели» в СССР советские писатели получили возможность ездить в западные страны. Довольно часто в дискуссиях о литературе ХХ века их спрашивали, что они думают о Кафке, но никто из них не был знаком с его творчеством. Виктор Некрасов со стыдом вспоминал об этом в книге путевых заметок «Первое знакомство» (1960):

[…] помню, как неловко нам было, советским писателям, когда в Ленинграде, года полтора тому назад, Альберто Моравиа спросил нас что-то о Кафке. Мы переглянулись, мы никогда не слыхали этой фамилии. Возможно, на Западе этому писателю придают больше значения, чем он заслуживает (говорю «возможно», так как до сих пор его не читал, – опять же язык!), но слыхать-то о нем все-таки не мешало бы – его книги переведены чуть ли не на все языки мира158.

В результате политики хрущевской «оттепели» после 1956 года имя Франца Кафки начинает регулярно появляться на страницах советских журналов и литературно-критических сборников, посвященных зарубежной литературе ХХ века. В этих работах большинство критиков, как правило, называют автора романа «Процесс» писателем-декадентом, который не постиг прогрессивных идей марксизма-ленинизма и поэтому находится «в лагере самой махровой реакции» (Дмитрий Затонский). Однако скрытой целью этих негативных публикаций было «ввести в культурный обиход имя Кафки посредством последовательных упоминаний в негативном контексте»159.

С развитием либеральных тенденций во внутренней политике СССР литературоведы начинают выделять в кафкианском творчестве и позитивные элементы. Понемногу Кафку начинают представлять более деликатно: уже не декадентом, а модернистом. Благодаря усилиям главных редакторов журналов «Иностранная литература» (Бориса Рюрикова) и «Вопросов литературы» (Виталия Озерова) творчество еще не переведенного классика модернизма стало объектом литературно-художественной дискуссии в эпоху «оттепели».

Резкий поворот в судьбе наследия писателя в СССР произошел в 1962 году. В Москве на Всемирном конгрессе сторонников мира Жан-Поль Сартр открыто, но дипломатично упомянул о Кафке, до сих пор не переведенном на русский язык. Осенью 1962 года, когда в Москву впервые приехала группа писателей из ФРГ, Генрих Бёлль на вопрос, кто является самыми значительными современными авторами в Германии и других странах, назвал, прежде всего, Франца Кафку. В ответ на недоуменную реакцию аудитории он должен был объяснять, кто это такой и что он написал. Арсений Гулыга во второй половине 1960-х годов спародировал этот идеологический парадокс в сатирической заметке «Что такое Кафка?»:

Уважаемые товарищи!

Прошу разъяснить мне, что такое кафка? На последнем международном конгрессе меня спросили о моем отношении к кафке. Вопрос я отверг как провокационный. Однако в целях более эффективной борьбы с идеализмом прошу вооружить меня научными аргументами по данной тематике.

Доктор философских наук (подпись неразборчива)