Читаем Путь к женщине (сборник) полностью

   Через каждые два-три часа ступни ног профессора не­имоверно стыли, коченели, делались как две негнущиеся ледышки. Тогда он вставал и, не обрывая нити своих мыслей, с широ­кой, лобастой, пучеглазой, в мрачных космах, мужицкой головой и с узким, неразвитым, интеллигентским телом, кривым слева направо и сзади наперед, принимался делать комнатную гим­настику, приседал, скрипя суставами, на корточки, поднимался на носки, выбрасывал хрустящие руки, ноги, разгонял в жилах кровь, разогревал конечности...

   Поднимаясь теперь после одного из таких приседаний, он вдруг покачнулся, с трудом удержал равновесие, едва добрался до койки, упал с закрытыми глазами ничком на постель, потерял сознание...

   В точности он не знал, через сколько времени он очнул­ся, как в точности он не знал и того, что с ним, собственно, было: обморок, головокружение? В последнее время такие явления происходили с ним часто, почти ежедневно, и они всегда прино­сили ему глубокое освежение всего организма, как крепкий, своевременный сон.

   Придя в себя, он с новыми силами принялся за работу.

   -- Танька, спать! -- распоряжалась хозяйка за дверью вечером, в темноте. -- Катька, спать!

   И через четверть часа, когда вся семья за стеной улег­лась, заснула, засопела, на душу профессора дохнуло прелестью глубокой ночной тишины и его коротко ущипнул соблазн хоро­шего, эгоистического, здорового, животного сна. Но отдавать сну такие превосходные для работы часы было бы непростительным безрассудством. Да и вряд ли он смог бы без прогулки за­снуть. Заснуть по-настоящему он сможет только тогда, только в тот день, когда убедится, что ему наконец удалось благополучно перевалить через самое трудное место работы.

   Однако в лампе очень скоро догорел керосин, запасов керосина не было, и профессор поневоле, со стоном отчаяния бросил перо.

   Он встал, потянулся, засунул руки в карманы брюк, остро насупился и зашагал взад-вперед в темной комнате. Будь у него фунта два керосина, его работа была бы спасена. А те­перь ничего неизвестно...

   Профессор нервно ходил из угла в угол по комнате, а его мысль продолжала работать, пробивалась дальше, властно увлекала его за собой. Вот он, с одухотворенным лицом, под­бежал к столу, зажег спичку и при ее быстро угасающем свете записал несколько важных слов. Через несколько минут он записал еще, потом еще, и так он бегал и писал, пока не израсходовал все спички. Но мозг не успокаивался, в голо­ве рождались все новые мысли, исключительно веские, нуж­ные, которых он так жаждал днем, и профессор несколько раз схватывал карандаш и крупными каракулями рисовал в полной тьме обрывки слов, начатки фраз. Потом, завтра, при свете дня, он разберется в этом богатстве, просеет его, прора­ботает, разовьет...

   Наконец, утомившись кружить по комнате, профессор на­щупал в темноте койку, подушку и не раздеваясь прилег. При­ятно было лежать, дремать при абсолютной тишине вокруг, меч­тать о грандиозности, о мировом значении своей работы...

   Когда вдруг он услыхал знакомый шорох в окне, сердце его болезненно сжалось, он вскочил, сел на краю постели, круг­лыми глазами на полуосвещенном лице уставился из тьмы на серый прямоугольник окна. За окном темнел силуэт закутан­ной человеческой фигуры, не то женский, не то мужской; силуэт настороженно осмотрелся, прислушался, высоко занес, как фа­кир, руку в хитоне, открыл форточку, ткнул вовнутрь комнаты какой-то небольшой предмет и, как дух, мгновенно оторвался от окна, точно на крыльях ринулся со скалы в пропасть. В тот же момент послышалось, как оставленный им предмет мягко шлеп­нулся на подоконник.

   Профессор, казалось, этого давно ожидал.

   -- А-а... -- вырвался из его груди победный, странно-ди­кий, торжествующий стон.

   В несколько прыжков он очутился возле окна, цепко схва­тил двумя руками упавший на подоконник сверток, в секунду развернул его, нащупал в нем два толстых, упругих, теплых, судя по аромату, чисто пшеничных блина и, ослабев от волнения, опустился на стул...

   И всегда, почти ежедневно, едва темнело и представлялось возможным пройти по улице неузнанным, кто-нибудь из горо­жан, с закутанным лицом, как в маске на маскараде, подкрады­вался к окну знаменитого ученого и бросал ему в форточку что-нибудь из съестного. И профессор постепенно привык прини­мать эти ночные дары от неизвестных легко, просто, не задумыва­ясь. Разве он не заслуживает этих крох? Разве он их не отраба­тывает? Но район Красного Минаева еще не успел оправиться от последствий голода прошлого года, как уже предсказывали в настоящем году новый неурожай, и профессору приносили про­дуктов все меньше и реже, и уже случались жуткие дни, когда у него по целым суткам ничего не бывало во рту...

   Спустя несколько минут о подоконник тупо стукнуло за­вернутое в бумагу квашеное яблоко, потом туда же упало два кусочка колотого сахару...

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже