Путь к звёздам

   ...Он и в этот день сразу после праздника ходил по развалинам. Далеко от крепости, разумеется - у сторков уже оказалось несколько трофейных снайперских винтовок, а технические возможности мастерских крепости позволяли наладить и производство копий; хорошо ещё, что винтовка - это не снайпер сама по себе, а навыки стрельбы из такого оружия у сторков были утеряны давным-давно, как говорил старший оружейник полка капитан Зимин. Точнее, Серёжка ходил по почти целому кварталу, где даже длинные зелёные с золотыми прожилками листья на тонких качающихся красноватых ветках уцелели, не пожухли от огня и не осыпались. Окна домов были выбиты, но следов боёв не было нигде - видимо, квартал успели эвакуировать. А может, выселили в лагерь уже наши. В лагере для пленных, хоть он и был рядом совсем, даже рядом с лагерем, Серёжка не был ни разу. Их там ещё и кормили, этих гадов. Кормили, защищали, вместо того, чтобы всех перебить. Вообще всех. Чтобы не было их на свете...

   ...Но эти мысли тут не очень досаждали. Из глубины небольших садиков пахло влажной землёй, кое-где журчали ручейки. И было тихо. Так тихо, что донёсшийся спереди голос Сергей не сразу уловил, не сразу понял, что это человеческий голос...

   ...человеческий?! Ну нет! Мальчишка сбил шаг, остановился, глядя, как откуда-то - может быть, из переулка или с одного из дворов - вышла женщина.

   И, конечно, не землянка.

   Эта женщина была первым невоенным сторком, которого Серёжка увидел. В длинном странноватом платье - правда, рваном и погоревшем кое-где, но всё равно красивом, с грязным молодым лицом, рыжеволосая, растрёпанная, она бережно несла на руках и чуть покачивала, напевая, какой-то свёрток. Ребёнок, подумал Серёжка. У соседки, тёти Люси, был малыш. Серёжка видел в тот день, как соседка выбежала из огня, неся вот так же того малыша. Серёжка не помнил имени, хотя они справляли его первый и последний день рожденья всей улицей. А вот, то, как она...

   ...она бежала, несла ребёнка - и они оба горели - вот это он помнил. А потом они упали. Женщина и ребёнок.

   - Стой, - сказал Серёжка онемевшими губами. Оттолкнулся от ограды плечом. Встал на дороге. И сжал рукоять ножа на поясе. Без стрельбы. Два удара. Сначала этого... гадёнка на руках, потом - её. Чтобы больше никогда не рожала гадов и убийц. Не родит - и они не сожгут ничей дом. Никогда. Не вырастут, не станут сильными и жестокими, которых убивать намного трудней. Не...

   Женщина остановилась. Перестала петь. Посмотрела на заступившего ей дорогу земного мальчика-солдата спокойным долгим взглядом. Каким-то нехорошим, не угрожающим, а именно нехорошим - но Серёжка не успел понять, в чём она - эта "нехорошесть". Сторкадка что-то сказал тихо и вдруг улыбнулась. Непонятно приговаривая, протянула - по-прежнему с улыбкой, широкой, гордой - свёрток на руках Серёжке и бережно откинула тонкое покрывало, расшитое какими-то знаками.

   И Серёжка ощутил запах...

   ...и бесконечную вечность стоял, глядя в то, как медленно и деловито одновременно копошатся в проваленных маленьких глазницах черви. Он видел и ещё что-то такое же страшное - шрам на шее, грубый шрам там, где оторванную головку пришили к плоти руки матери - но запомнил только червей и голос. Голос женщины, который радостно что-то говорил - тихо, чтобы...

   ...чтобы что? Не разбудить?!

   А если... если это сделало орудие его, серёжкиного, полка?!

   Потом Серёжка увидел, как сторкадка с улыбкой наклонилась, нежно поцеловала то, что было губами когда-то, посмотрела на Серёжку - во взгляде было приглашение разделить гордость матери за своё дитя.

   Серёжка не закричал, потому что знал: если закричит - то сойдёт с ума. Он сглотнул полный шипов твёрдый комок и сказал:

   - Тётенька... пойдёмте со мной... чего вы тут ходите одна с... с... с маленьким? - он взял сторкадку за руку и повёл за собой. И она доверчиво пошла, что-то тихо напевая ребёнку на руках.

   В её мире не было места войне, ужасу, смерти... Наверное, и Серёжка виделся ей кем-то совсем не тем, кем он был...

   ...К его удивлению в лагере никто даже не попытался обидеть сторкадку. Не то что делом - словом или взглядом. А он-то уже собрался защищать её - почему-то это казалось самым важным. Её накормили, указали место в отгороженном по-быстрому углу одного из кунгов, где можно отдыхать. Пробовали взять труп, но она с удивлённым смехом отказывалась, глядя недоумённо - мол, зачем мне его вам отдавать, он же мой и он со мной?

   Смотреть на это было тяжело. Но настаивать и возражать - хотя тяжёлый запах быстро заполнил помещение - никто не пробовал. А полковник Жильцов сказал, что до завтра он решит, что делать с женщиной. Наверное, надо будет отвезти её в лагерь и лечить. Там есть специалисты, это точно...

   ...Серёжку разбудили собственные рыдания - такого с ним давно не было. Во сне он откапывал маму - и находил то, что от неё осталось. Он тряс её окровавленными, обожжёнными пальцами, целовал и просил: "Мамусенька, встань, бежим скорее, мамусенька, бежим, ты сгоришь, мамусенька!" - и просыпался, когда их накрывал огонь...