Путь 'Каравеллы'

- Зря, зря дуешься, голуба душа, - покачал головой Дмитрий Анатольевич, уловивший гримасу. - Обижаться не надо. Не надо, голуба.

- Я не обижаюсь.

- Капитан отвечает за все, понимать нужно.

- Да гипноз-то при чем?

- А гипноз, доложу тебе, голуба душа Володя, штука препаскудная. С помощью гипноза, то есть стороннего воздействия на волю и психику человека, можно заставить его сделать против воли многое, очень многое...

- Допустим, можно заставить, - согласился Ольховатский, без всякого удовольствия наблюдая, как Дмитрий Анатольевич набирает в шприц какую-то розовую жидкость. - Допустим, против волн человека. Но ведь я же запомнил бы все, что делал в состоянии гипноза?..

- Ошибаешься, голуба, - покачал головой Логвиненко. - В том-то и закавычка, что сознание загипнотизированного на это время полностью отключается!

- Так я бы потом вспомнил, что делал. После окончания действия гипноза!

- И опять пальцем в небо, голуба, - меланхолически произнес Дмитрий Анатольевич и закатал рукав куртки энергетика. - Гипнотизер при желании может стереть из твоей памяти все, что ты делал в состоянии гипноза.

- Это как?

- А с помощью простой команды, голуба: "Когда вы проснетесь, то забудете все, что делали!" Усваиваешь?

- Гм... когда проснетесь! Но, черт возьми, до гипноза-то я ведь должен был увидеть его, мерзавца, который меня загипнотизировал? - взорвался Ольховатский. - До гипноза я же был в нормальном состоянии, правда?..

- Правда.

- Почему ж я его не запомнил?

- Спроси у меня что-нибудь полегче, Володя, - попросил Дмитрий Анатольевич.

- Я-то думал, медицина всесильна.

Безвозвратно канули в прошлое беспечные деньки, когда жизнь на корабле текла спокойно, словно равнинная река, которая движется медлительно, отражая в себе весь окрестный мир и словно боясь не то что расплескать всколыхнуть его.

Каждый день теперь люди ждали подвоха.

Во всех бедах - впрочем, пока не очень большого калибра, - которые случались на "Каравелле", начала прощупываться одна закономерность, которую первым угадал капитан: все эти несчастья, словно деревья в бурю, склонялись в одну сторону, и этой стороной был штурманский отсек корабля.

Особняком стоял случай в оранжерее, с которого, собственно, все и началось. Но это было то исключение, которое подтверждает общее правило. Кстати, в оранжерейном отсеке после того памятного случая, когда Либун обнаружил срезанный дуб, а Тобор - березу, больше никаких неприятностей не происходило.

Что же касается штурманского отсека, то на него неприятности посыпались как из рога изобилия. Захворал Валя, и серьезно, недомогали его сотрудники. То и дело разлаживалась следящая система, до сих пор в течение многих лет работавшая безупречно, и каждый раз приходилось "приводить ее в чувство", по выражению Георгия Георгиевича.

А в один прекрасный день выяснилось, что на координатной сетке двойная звезда беты Лиры - цель полета - смещена. Это обстоятельство обнаружил дотошный Тобор. Не сделай он этого - и очередной сеанс коррекции курса увел бы "Каравеллу" далеко в сторону.

Что или кто повинен в этом смещении? Причин можно было надумать немало, но когда много причин - это значит, что нет ни одной достоверной.

Штурманский отсек по приказу капитана был взят под усиленный контроль, и отныне вездесущего Тобора можно было встретить там чаще, чем в любой другой точке "Каравеллы".

Постоянными беспорядками в штурманском отсеке, конечно, больше всех был расстроен старший штурман Орленко. Но держался он стойко.

Между тем жизнь на корабле шла своим чередом.

Осень - грибная пора, и Ольховатский вздумал как-то в воскресенье пойти по грибы. Оранжерейный был пустынен. Холодно в нем показалось, промозгло. Сентябрь хозяйничал вовсю. Тропические и субтропические растения, заботливо укутанные невидимыми защитными полями, были погружены в спячку.

С грибами ему не повезло. Для "грибной охоты" нужны терпение и сноровка, а он был начисто лишен этих качеств.

На "Каравелле" наступал вечер. Начинали светиться стенные изогнутые поверхности, глуше и тише шумели озонаторы. Неведомо где возникавшая музыка струилась волнами, то усиливаясь, то пропадая. За все годы полета он так и не удосужился спросить кибернетика Марата, где вмонтированы звуковые источники.

Музыка всякий раз была другая. Сколько помнил Владимир, она никогда не повторялась. Игуальдо как-то раз всерьез уверял его, что музыка на корабле родится "из ничего": она, мол, вызывается настроением человека, который в эту минуту пересекает коридорный отсек.

Всем, впрочем, давно было известно, что Ранчес - человек, любящий мистифицировать. Его хлебом не корми, а дай разыграть кого-нибудь.

Ольховатский изготовился перепрыгнуть на ленту, ведущую к Вале, но его перехватил невесть откуда вынырнувший Либун.

- Заскочи на минутку, Володя, - попросил кок. И что-то в его голосе было такое, что энергетик сдержал готовый сорваться с языка отказ и двинулся за Либуном.